Комиссар никак не мог понять. Восемь недель? Да как же так? Разве это возможно? Он больше трех месяцев ходит по врачам, и больше трех месяцев ему говорят, что его сперматозоиды вялые, малоподвижные, что с такими — никакой надежды. Неужели все они ошибались и надежда — маленькая, совсем малюсенькая — оправдалась? Неужели у них все получилось?
— Люси, я…
В конце концов радость заглушила все остальные мысли и переживания, и он тоже дал волю чувствам. Глаза его наполнились слезами. Значит, все-таки сбылось, значит, он снова будет папой. Он, Шарко, — папа… Ох, как странно, просто невероятно… Он увидел себя подходящим к колыбельке, увидел, как сидит посреди ночи у детской кроватки с теплой бутылочкой в руках… Он слышал звуки, те самые звуки…
В нем вспыхнуло еще более острое, чем обычно, желание защитить, уберечь Люси.
С ней ничего не должно случиться!
А что будет, когда они вернутся в Париж? Ад ведь может начаться снова. Шарко пытался подавить в себе тревоги, прогнать мысли об ужасах, о которых рассказал ему Белланже, продлить минуты счастья.
— Прямо с этого вечера мы должны думать только о ребенке, — сказал он. — Я возьму тебя с собой в Челябинск, но в Озёрск ты не поедешь, останешься в гостинице, в тепле, и подождешь меня там, договорились? В Озёрске может быть опасно, там тоже кругом радиация, и нам не стоит рисковать.
Люси, чуть помедлив, согласилась.
— Ладно, — ответила она.
А ведь несколько часов назад она даже и подумать не могла бы, что так ответит!
Они снова обнялись. Шарко уткнулся лицом в шею подруги: