Но он вспомнил также, что перед ним нация, познавшая свою долю страданий из-за войн, государственных переворотов, диктатур, сменявших друг друга в семидесятых и восьмидесятых годах, а также из-за финансового кризиса, который в начале двухтысячных привел население к банкротству и погружению в беспросветную нищету. Люди здесь умирали с голоду.

Район Боэдо. Старые машины, трехэтажные дома. Запах жареного миндаля, лаврового листа. Пленительные террасы кафе, заманчивые лавочки: кондитерская «Трианон», кафе «Марго», ресторан «Эскуина дос Мундос»… Повсюду афиши, зазывающие на танго, на каждом углу приглашения потанцевать, отдаться звукам бандонеонов и акустических гитар. Город горячей крови, город латинос. В этот хоть и поздний час все бары района были битком набиты молодой, шумной, выпендрежной публикой.

Шарко высадили перед отелем. Он назвал у стойки регистрации свое имя и быстро вселился. Номер был чистый, опрятный, безликий: с таким же успехом он мог оказаться как в Эй-ле-Розе, так и в Монреале. Он долго стоял под душем, поскольку чувствовал себя грязным после четырнадцати часов перелета, да к тому же рядом с каким-то храпевшим типом, и проспал чуть не до середины дня. Больше двенадцати часов беспробудного сна без сновидений. Так что, когда он проснулся, ему показалось, что он выдирается из зыбучих песков.

Даже не перекусив в ресторане гостиницы, он вышел, одетый в брюки от темно-серого костюма, светлую рубашку и шотландскую куртку. Небо было чистым, густого синего цвета. Пригревало солнце, играло с длинными тенями жакарандов, ветер колыхал их сине-фиолетовую листву. Однако Шарко застегнул молнию своей куртки до самого подбородка.

Ассоциация «Апанови» — Asociación Pro Ayuda a No Videntes — располагалась рядом с футбольным клубом на углу улиц 25 Мая и Боэдо. В здании широкие коридоры, чистые линии, фрески на стенах. Шарко представился у стойки приема посетителей и, когда упомянул, что он из французской полиции, увидел, как глаза человека за стойкой округлились. Его французского языка и обаяния вполне хватило, служебного удостоверения и не понадобилось.

— Хосе Гонсалес здесь? — спросил он.

Человек кивнул и снял телефонную трубку.

Гонсалес появился через несколько минут. Каланча под два метра ростом, с седоватыми усами, напоминавшими кабанью щетину, и губищами, как калебасы. Лет около шестидесяти, одет просто, без особой заботы о том, как выглядит. Видимо, скромного происхождения, Шарко сразу это почувствовал.

Он заговорил на своем незатейливом английском. Гонсалес его более-менее понимал.