А значит, главная цель была достигнута.

Филипп Собески лишил жертв жизни в своем тайном логове, а потом переместил их тела туда, где они и были обнаружены летом 2016 года, хотя способ транспортировки до сих пор остается загадкой: использованная для этих целей машина не найдена, а Собески не умеет водить. Проехали.

Собески пытал своих жертв в течение многих часов, предварительно связав их же собственным нижним бельем и зажав голову в тисках. Он их уродовал и продолжал наблюдать, как они задыхаются в своих путах, пока они бились в судорогах боли. Эти последние детали парализовали присутствующих. Корсо наблюдал за присяжными и с некоторым злорадством радовался их ужасу – Собески получит пожизненное.

Потом пробил час свидетелей защиты.

Юнона Фонтрей явилась рассказать свою нехитрую историю. Председатель напомнил ей, что она приняла присягу. Студентка даже не ответила. Опустив голову и уставившись в одну точку, она упрямо держалась своей версии событий. Корсо физически чувствовал: студентка вот-вот убедит присяжных. Она казалась искренней и была куда хитрее, чем простая фанатка, влюбленная в своего ментора.

Коп внимательно в нее вгляделся. Она пришла в той же шляпе-колпаке по образцу двадцатых годов и имела вид шикарной хиппи, слегка сбивающий с толку. Но сейчас он угадывал еще что-то, не замеченное им в первый раз: она говорила правду, но не всю. Это была подправленная версия.

Корсо хотелось бы допросить ее еще раз, но он уже упустил свой шанс. Гражданские истцы и прокуратура тоже не отваживались. То ли не почувствовали червоточинки, то ли – что более вероятно – не хотели мучить молоденькую ученицу въедливыми вопросами. Все, что они получили бы в ответ, – разъяренная Юнона, которая еще крепче вцепилась бы в свою интерпретацию фактов. Одного раза достаточно, большое спасибо.

Клаудия Мюллер тоже не стала настаивать: маленькая мышка добилась нужного эффекта. На данный момент весь зал был уверен, что Собески провел ночь в своей мастерской со студенткой. Вещественные доказательства были основательны, но куда им тягаться с этим личиком, дрожащим голоском, человеческим присутствием.

Выход Дианы Ватель.

Совсем другая песня.

Красота богатых. Корсо всегда думал, что она надменна и сурова. Дама из дорогих кварталов, конечно же, великолепна, но недоступна. Она отталкивает вас своим совершенством, острыми углами, высокомерным безразличием. Диана Ватель была не такая: в каждом ее слове, в каждом жесте чувствовались мягкость и теплота. Когда она наклонялась к вам, то действительно уделяла все свое внимание, без тени презрительности или отстраненности. Все ее существо излучало сопереживание. Что до ее внешнего вида, то она казалась куда приятнее, чем ему помнилось по их первой встрече. Стрижка каре была не такой уж прямоугольной, скорее свободной и чуть скошенной. Слишком жесткие черты ее лица, выписанного черным карандашом и белым мелом, были слегка растушеваны, что делало их мягче, а тени – воздушнее… Даже ее поза была уроком жизни: выдержка перед лицом существования вообще и перед законом в частности. Самое меньшее, что можно сказать: огромный зал судебных заседаний не производил на эту женщину ни малейшего впечатления. Если Юнона противостояла суду, вцепившись в барьер, то Диана была сама непринужденность.