– Дело не в этом.

– Нет? У нас из похищения за несколько часов выросло массовое убийство. У нас жертвы – дети. У нас национальное телевидение. Все только об этом и говорят, и, разумеется, люди напуганы. И в самой гуще всего этого мы с тобой. Почему бы им на нас не смотреть?

– Проблема лишь в двух моментах.

– Неужели? – Хант был не в духе и злился, но и Йокам отступать не стал.

– Во-первых, ты копаешь под копа, кого-то из них, а во-вторых, дал слабину.

– Дал слабину в чем?

– Отпустил Джонни Мерримона.

Теперь уже Хант отвернулся.

– Насчет Джонни никаких разговоров не было.

– Будут, если мальчишка не появится в ближайшее время. Джонни теперь на виду и у прессы, и у телевидения, и репортеры знают, что он пропал. Рано или поздно они пронюхают, что ты не дал службе соцобеспечения сделать свое дело, а про тебя и его мать и без того все знают.

– Нечего там знать.

– Ты, может, в это и веришь, а я – нет… Ну да неважно. Решение по Джонни принимал ты, и, если с парнишкой что-то случится, в причинах никто разбираться не будет. Тебя просто распнут.

– Думаю, ты не прав.

– Ты так думаешь, потому что знаешь мальчишку. Другие его не знают. Зато всем известно, что жизнь у парня паршивая. Что он потерял сестру и отца. Что мать не в себе. А еще они знают, что пишут в газетах. Ты сам видел фотографии. Любой скажет, что Джонни надо сажать под замок ради его собственной безопасности.

– А другой вариант?

– А другой – отдать под опеку туповатому охраннику, который и свою-то жизнь устроить не может… Черт возьми, Клайд, неужели ты не понимаешь? Если с ним случится что-то плохое, винить за принятые решения будут тебя. Уж Кен Холлоуэй об этом наверняка позаботится. И шеф тоже, и пресса, и генеральный прокурор. – Йокам выставил заскорузлый, мозолистый палец. – Тебе надо молиться, чтобы мальчишка объявился целым и невредимым.

Хант задумчиво посмотрел на друга, выдохшегося и как-то внезапно постаревшего.

– Не волнуйся так, Джон. Тебе это на пользу не идет.

– Я всегда ожидаю худшего, и обычно так оно и выходит. Сам знаешь. Вот почему за все тридцать лет это дерьмо меня не задело.

– А сейчас? – Хант чувствовал перемену, чувствовал за словами друга едва сдерживаемую злость.