Дойл не сомневался – она сделает то, о чем говорит. Ему приходилось видеть людей, выбитых из колеи, шагнувших за грань терпения – в безумие; приходилось видеть этот взгляд – взгляд фанатичной целеустремленности. Он стоял совершенно неподвижно, опираясь на обе ступни, ожидая увидеть первое, инстинктивное напряжение мышц перед ударом. Старался говорить тихо, спокойно, без малейшего намека на шутку:

– Это разумная точка зрения. Не думайте, что я против. Мне всегда было непонятно, почему люди щепетильничают, когда речь идет о том, чтобы немедленно уничтожить осужденного убийцу, и вполне приемлют его медленное уничтожение в течение двадцати лет. Но там хотя бы речь идет об осужденных. Имеется такая незначительная деталь, как судебный процесс. Никакой казни без должной процедуры. И поверьте мне, мисс Фоули, я не убивал Эдвина Лорримера и, к счастью для меня, могу это доказать.

– Меня не интересует Эдвин Лорример. Меня интересует Стелла. А вы – ее убийца.

– Я даже не знал, что она умерла. Но, если она умерла между половиной четвертого и половиной восьмого, я – вне подозрений. У меня алиби – самое лучшее из всех возможных. Я был в полицейском участке Гайз-Марша, и б?льшую часть времени меня допрашивали люди из Скотленд-Ярда. А когда Дэлглиш и Мэссингем уехали, я там еще часа два провел. Позвоните туда. Спросите кого угодно. Послушайте, вы же можете запереть меня в чулане, где-нибудь, откуда я не смогу выбраться, пока вы звоните в Гайз-Марш. Господи, да неужели вы хотите сделать ошибку? Вы же меня знаете. Вы же не захотите убить меня бестолково, ужасно, оставив на свободе настоящего убийцу? Неофициальная казнь – это одно дело, а убийство – совсем другое.

Ему показалось, что рука, сжимавшая меч, чуть расслабилась. Но выражение напряженного, смертельно бледного лица не изменилось. Она спросила:

– А записка?

– Я знаю, кто это написал. Моя жена. Ей хотелось, чтобы я ушел из полиции, а она знала, что нет ничего лучше, чем небольшая служебная неприятность, чтобы заставить меня подать в отставку. У меня уже были осложнения по службе года два назад. Дисциплинарная комиссия меня оправдала, но я тогда был чертовски близок к отставке. Неужели вы не в силах распознать женское озлобление, когда с ним встречаетесь? Эта записка ничего не означает, только что она хотела меня опозорить и заставить уйти из полиции.

– Но вы же крали коноплю, подкладывая вместо нее инертное вещество?

– Ну, это совсем другой вопрос. Но вы же меня убиваете не за это? И знаете, вы этого доказать никак не сможете. Последняя партия вешдоков с коноплей, с которой я имел дело, была предназначена для уничтожения, на это имелось распоряжение суда. Я сам помогал их сжигать. К счастью, успели вовремя: инсинератор сломался сразу же после этого.