– Вы бывали в Калифорнии? – спросил он.

– Нет.

– Это единственное место, где можно жить. Солнце. Океан. Все сверкает. Люди не серые, не испуганные, не полуживые. Впрочем, вам бы не понравилось. Это место не в вашем вкусе.

– Почему же вы туда не вернетесь?

– Не могу себе позволить.

– Из-за стоимости билета или из-за дороговизны жизни?

– Причина в другом. Отчим платит мне за то, чтобы я держался от него подальше. Если вернусь, потеряю денежное содержание.

– А работу разве найти нельзя?

– О, тогда я могу потерять кое-что еще. Тут замешан Сёра моего приемного папочки.

– Картина? Что вы с ней сделали?

– Догадливая. Как вы узнали? Историю искусств в полицейской школе, кажется, не изучают.

– Что вы с ней сделали?

– Несколько раз проткнул ножом. Мне хотелось испортить что-нибудь, чем он дорожит. В сущности, не так уж он ею и дорожил. Ему была важна ее стоимость. Воткнуть нож в мамочку было бы не так действенно, правда?

– А что с вашей матерью?

– О, она держится за моего отчима. Приходится, потому что деньги – у него. В любом случае дети ее никогда особо не заботили, по крайней мере собственные. Барбара была для нее слишком красива, она ее не любила. Боялась, что отчим ее слишком полюбит.

– А вас?

– Меня они оба знать не желают. И никогда не желали. Никто. Ни отчим, ни тот, что был до него. Но они меня узнают. Узнают!

Выложив фарш на сковороду, Кейт начала помешивать его лопаткой. Стараясь сохранять спокойствие в голосе, словно это был самый обычный ужин, а он – самый обычный гость, она сказала:

– Сюда бы нужен лук.

– Забудьте про лук. А где ваша мать?