– Да. – Смит подошел к книжной полке и взял одну из папок. – Это мои. Это мои записи. Те, что были украдены.

– И эта тоже, я полагаю, – сказал Харри и поднял папку, чтобы Халлстейн Смит смог прочитать первую страницу.

– «Александр Дрейер». Да, это мой почерк.

– Я не понимаю всей терминологии, но зато понимаю, что Дрейер был озабочен песней «Dark Side of the Moon». И женщинами. И кровью. Ты пишешь, что у него может развиться вампиризм, и делаешь пометку, что, если развитие пойдет в этом направлении, тебе придется нарушить врачебную тайну и направить уведомление в полицию.

– Как я и говорил, Дрейер перестал ходить ко мне.

Харри услышал, как открылась какая-то дверь, и выглянул в окно как раз вовремя, чтобы увидеть, как полицейский просовывает голову в ограждение веранды и блюет на снег.

– Где они искали распределительную коробку?

– В подвале, – ответил Смит.

– Жди здесь, – велел Харри.

Он спустился вниз. В коридоре появился свет, а дверь в подвал была открыта. Согнувшись, Харри спустился по узкой темной лестнице в подвал, ударился обо что-то лбом и почувствовал, как лопнула кожа. Стык на водопроводной трубе. Он ощутил пол под ногами и увидел одинокую горящую лампочку перед чуланом, у которого стоял, опустив руки по швам, Джимми и смотрел внутрь.

Харри подошел к нему. Холод в гостиной приглушал запахи, хотя на трупе имелись признаки гниения. Но здесь, внизу, было влажно, и, несмотря на холод, температура никогда не опускалась так низко, как на улице. И по мере приближения Харри понял, что запах, который он поначалу принял за запах гнили и картошки, на самом деле был запахом еще одного трупа.

– Джимми, – тихо произнес он, и ленсман вздрогнул и обернулся.

Его глаза были широко открыты, на лбу – порез, и Харри поначалу отпрянул от него, но потом понял, что ленсман тоже ударился о трубу.

Ленсман отошел в сторону, и Харри заглянул в чулан.

Там находилась клетка. Три на два метра. С железной решеткой и дверью, на которой болтался открытый навесной замок. Возможно, она была предназначена для содержания в неволе зверя. Сейчас в ней никто не содержался в неволе. Потому что то, что находилось в пустой оболочке, исчезло. И опять – бездушность. Но Харри понял, почему реакция молодого полицейского была такой сильной.

Хотя степень гниения подтверждала, что она уже давно мертва, мыши и крысы еще не добрались до обнаженной женщины, свисавшей с решетчатого потолка клетки на обмотанной вокруг шеи веревке. И то, что тело осталось неповрежденным, позволило Харри в подробностях разглядеть, что с ним делали. Нож. В основном нож. Харри столько их повидал, изувеченных самыми разными способами. Кто-то может подумать, что это закаляет. И это так. Человек привыкает видеть результаты случайных увечий и повреждений, нанесенных в результате борьбы, видеть жертв убийств ножом, которым пользуются как эффективным средством лишения жизни или при ритуальных безумствах. Но ничто не может подготовить к тому, что увидел Харри. Увечья, по которым становилось понятно, чего хотел достичь наносивший их: физической боли и отчаянного страха жертвы, понимающей, что произойдет. Сексуальное наслаждение и изобретательное удовлетворение убийцы. Шок, отчаянная беспомощность и тошнота у тех, кто найдет изувеченного. Достиг ли убийца того, чего хотел, в этом случае?