И оглушенный Вадик снова вспоминает Ванино неподвижное, смятое лицо. И себя – хихикающего, недоброго, с распахнутой ширинкой. И еще радость – нетерпеливую и стыдную, тошнотворную жажду ударить, укусить. Причинить боль.
– Послушай, – жарко говорит Егор, наклоняясь вперед, – послушай меня. Ты должен с ним поговорить. Именно ты. Нужно сказать ему, что все неправда. Что ты так не думаешь. Даже если… неважно. Вадь, скажи ему, пожалуйста. Тебе он поверит. Это нельзя так оставлять, понимаешь? Нам надо как-то все исправить. Нам всем.
– Валить отсюда надо, – говорит Вадик хрипло. – Пешком. Кубарем. Сжечь тут все к херам и валить. На лыжах съехать с этой ебаной горы.
– Ну, я сначала все-таки хотел бы найти свою жену, – тускло отзывается Петя. – Если вы не против.
И уходит вдоль коридора к лестнице, собранный и брезгливый, как математик. Методично, одну за другой пробует дверные ручки, слева и справа. Сердито толкается хрупким плечом.
Теперь, когда гости точно уже ему не друзья, старый дом сопротивляется как может. Ехидно защелкивает замки. Не желает предъявлять неприязненному Петиному взгляду пустые комнаты. В конце концов, на этаже двадцать спален, а занято из них меньше половины, и потому обиженные двери дрожат в петлях и остаются запертыми – одна, три, пять. Семь. Со спины Петя похож на пьяного пассажира в ночном вагоне, который ощупью пытается найти свое купе. Кажется, он доберется сейчас до конца коридора и сгинет, провалится в нематериальный условный тамбур и спустя мгновение вынырнет уже в каком-то другом отеле, на другой горе.
В конце концов одна из дверей все-таки уступает, поддается и распахивается перед ним. И он замирает, не делая больше ни шагу, просто стоит на пороге и смотрит внутрь.
– Что? – спрашивает Вадик, невольно испуганный пассивной Петиной позой, его молчанием. – А?.. Что там?
И вдруг отчетливо представляет мертвое тело – Лорино? Ванино? Застывшее, укоризненное. Брошенное поперек кровати, как кучка старой одежды. И бежит вперед, спотыкаясь, заглядывает в комнату поверх Петиного плеча.
– Погодите, это… – откуда-то сзади неуверенно говорит Егор. – Это ведь
На полу стоит Сонин чемодан, похожий на распахнутый настежь рот, набитый цветными тряпками. Широкая двуспальная постель, на которой Соня так ни разу и не лежала, теперь смята; покрывало сдернуто, подушки взбиты. Раскинув поверх лавандовых подушек черные пряди, словно высушенные солнцем водоросли на песке, посреди огромного матраса спит Лора – живая, безмятежная. А по обе стороны, как две горячие столовые ложки, как родители, обнявшие ребенка, лежат Таня и Лиза. Мирно дышат во сне.