Петя подходит ближе, неуверенный вдруг и робкий, как ребенок из книжки Стивена Кинга, который впервые покинул безопасное пространство, устроенное специально для него любящими взрослыми, и нырнул вниз, спустился в подпол к паутинам и крысам, к ржавчине и плесени. Туда, где защита не действует. Кажется, котел вот-вот учует его и оживет, залязгает тяжелой челюстью, потребует еды. Жертвоприношения. Человек, посмевший вывернуться из придуманных для него границ, должен быть готов принести жертву.

Натянув рукав на ладонь, чтобы не обжечься, он хватается за жирную от сажи ручку и распахивает топку. Внутри – компактный ад в тысячу пылающих градусов, не имеющий выхода, запертый в тесноте. Голодный. Четыре десятка крупных, как кошачьи головы, угольных камней, заброшенных Оскаром полдня назад, уже расплавились и потеряли форму, растеклись в жидкий огненный суп. Жар струится из открытой створки, переливается через край и дышит Пете в лицо, лижет ему закоченевшие колени. Обещает забвение и тепло при одном условии: если только его покормят.

Это честный прямой обмен, первые за много дней простые отношения без вранья. Достаточно отыскать лопату (понимает Петя), зачерпнуть порцию угля и бросить в топку. И ждать ответа.

Первое его подношение тонет сразу, растворяется в стремительно тускнеющей лаве, как ложка сахара в кастрюле, не успев долететь до дна; от него нет толка. Сколько кусков угля помещается в одну лопату? Сколько лопат нужно, чтобы жар не разочаровался, не вздумал остывать? Возможно, ему вообще не стоило открывать дверцу. Человеку, который не справился с камином, нельзя проиграть хотя бы примитивному отопительному котлу. Больше нельзя проигрывать вообще. И потому он покрепче смыкает ладони вокруг затасканного черенка и штурмует угольную кучу. Набирает вес, который едва может удержать, и швыряет в чугунный рот. А потом еще раз, еще и еще, поддаваясь какому-то странному азарту, чувствуя первобытную радость, знакомую кочегарам, поджигателям и маленьким детям, потому что огонь и правда отзывается сразу, его благодарность мгновенна и очевидна. В осторожном цивилизованном мире такая искренность встречается нечасто.

Петины ладони и ступни горят, щеки блестят от пота. Он взмок, потянул поясницу и сбросил куртку на пол и тут же забыл о ней. Огненный бульон жадно глотает одну гигантскую ложку за другой, разбухая, поднимаясь к верхней кромке своей тесной тюрьмы. На, думает Петя (согретый, ликующий). На, ешь. И швыряет свой уголь. Ему кажется, что гудящий от жара котел вот-вот наберется сил и сорвется с места, как разогнавшийся паровоз; выдернет грузный Отель из горы, как вросший в землю многолетний куст, обрывая трубы и провода, и унесет в другое место, невинное и новое, где все пойдет иначе.