Она поднесла руку к сердцу. Давняя боль все еще здесь, гнездится в грудной клетке, как косточка персика. Несколько десятилетий она подавляла воспоминания, но сейчас они приходят очень часто. Странно, порой она не помнит, что вчера ела на ужин, – и вдруг снова возвращается в лихорадочную суету той комнаты, в то раннее утро, когда за окном загорался рассвет, а ее тело рвалось изнутри на части. Смущенная бестолковая служанка с тряпкой в руках, закатанные до красных локтей рукава кухарки, угли, плюющиеся в камине. Из коридора доносились мужские голоса, они обсуждали, Что Надо Делать, но Констанс не слушала, все заглушал шум моря. Тем утром дул злобный ветер, и когда в полумраке вокруг нее начали двигаться грубые руки, Констанс исчезла под безжалостными ударами волн. (Как она ненавидела шум моря! Даже сейчас он сводил ее с ума.)

После одна за другой потянулись безрадостные недели, Генри вызывал лучших лондонских врачей, и все согласились, что это было неизбежно – пуповина туго, как петля, обвилась вокруг маленькой шейки – и лучше несчастный случай поскорее предать забвению. Однако Констанс ничего не забыла, и она знала: «несчастного случая» можно было избежать. Ребенка погубила некомпетентность. Его некомпетентность. Конечно, врачи горой встали на его защиту, еще бы, цеховая солидарность. Природа не всегда добра, говорили они, один вкрадчивее другого. Но Констанс всегда знала, что они лгут.

Не теряй твердость духа.

Словами делу не поможешь.

В следующий раз все будет по-другому.

Вот тут они промаха не допустили. Когда двенадцать месяцев спустя родилась Элеонор и повитуха подняла ее, чтобы осмотреть – «девочка!» – Констанс окинула ее взглядом от макушки до пяток, заметила, что малышка мокрая, розовая и все время плачет, а потом коротко кивнула, отвернулась и велела принести горячего чаю.

Она ждала, что на нее нахлынут чувства, проснется материнская любовь и страстное желание не расставаться с младенцем, как в первый раз (о, то пухлое бледное личико, длинные изящные пальчики, милые губки бантиком, из которых никогда не вырвется звук!), но день шел за днем, ее грудь раздулась и болела, потом снова опала, и не успела Констанс и глазом моргнуть, как приехал доктор Гиббонс, объявил, что она здорова, и отменил постельный режим.

К тому времени между Констанс и Элеонор возникла взаимная неприязнь. Девочка плакала и не желала успокаиваться, когда Констанс брала ее на руки. Констанс смотрела на орущее детское личико и не могла подобрать подходящее имя. Генри сам назвал дочь, сам держал на руках и укачивал, пока не дали объявление в газету. Вскоре на пороге появилась няня Бруен с безупречными рекомендациями и таким же отношением к воспитанию маленьких детей. К тому времени, как за дело взялся Дафид Ллевелин со своими сказками и стишками, Констанс и Элеонор стали чужими. Постепенно Констанс озлобилась на человека, который отнял у нее не одного, а двух детей.