Она вытерла с лица то ли воду, то ли слезы.

— Я все думала про значок «Джо-Джо» в моем ящике. О том, какие мы тогда были счастливые. О том, что поэтому я и выкопала его из какой-то коробки — пыталась найти то, что напомнит о счастье. В голове крутилась одна мысль: «Как мы до этого дошли?» Мне казалось, что мы с Пэтом сделали что-то не то. И я бы все исправила, если бы поняла, что именно. Но я не могла. Я вспомнила все, начиная с нашего первого поцелуя: нам шестнадцать лет, мы гуляем по берегу в Монкстауне летним вечером, светлым и теплым… Мы сидели на камне и разговаривали, а потом Пэт просто наклонился ко мне и… Я перебрала все свои воспоминания, все до единого, но ничего не нашла. Я не могла понять, как мы оказались там, на кухонном полу.

Она затихла, скрылась за тонкой золотой дымкой волос, ушла в себя. Ее голос зазвучал спокойно, ровно. Страшно было не ей, а мне.

— Все казалось таким странным, — сказала Дженни. — Свет как будто становился все ярче, и в конце концов лампы превратились в прожектора — или у меня с глаз спала пелена. Все выглядело таким блестящим и четким, что глазам больно, и таким прекрасным. Простые вещи — холодильник, тостер и стол, — они словно были сделаны из света. Они плыли по воздуху подобно ангелам, которые распылят тебя на атомы, если ты к ним прикоснешься. А потом я тоже взлетела, оторвалась от земли, и стало ясно, что нужно быстро что-то сделать, иначе я просто вылечу в окно и тогда зверь сожрет детей и Пэта живьем. Я сказала: «Пэт, мы должны немедленно выбраться отсюда», — по крайней мере, мне так почудилось, но точно не знаю. Все равно он меня не услышал, не заметил, как я встала и даже как я ушла — он все шептал в ту дыру… Подниматься по лестнице пришлось целую вечность — ноги не касались пола, и я не могла идти, просто висела на одном месте и пыталась двигаться словно в замедленной съемке. Я знала — мне должно быть страшно, что я опоздаю, но я не боялась. Вообще ничего не чувствовала — только онемение и печаль. Глубокую печаль.

Тихий бескровный голос, пробирающийся сквозь тьму к чудовищному сердцу той ночи. Слезы перестали течь — для них места уже не было.

— Я поцеловала их. Эмму и Джека. Сказала: «Все хорошо, все хорошо. Мама вас очень любит. Я иду к вам. Подождите меня, я скоро буду с вами».

Возможно, я должен был заставить ее сказать это — но не мог открыть рот. Гул в моей голове превратился в визг пилы: если бы я шевельнулся или вздохнул, то рассыпался бы на тысячу кусков. Мне вдруг отчаянно захотелось, чтобы здесь был хоть кто-нибудь еще — Дина, Куигли, побледневший Ричи.