Ничего не случилось, вообще ничего. Поляна по-прежнему – клочок неровно подстриженной травы; кипарисы – всего лишь деревья, которые давний садовник посчитал достаточно неприхотливыми. Крики – да, доносятся, но вся мистическая жуть куда-то подевалась, это просто птицы, бессмысленно вопящие, потому что больше они ничего не умеют. Даже боль – ничего особенного, тупо невыразительно саднит. Джулия ерзает, сползая с острого камешка, впившегося ей в ягодицу, и морщится, глядя поверх раскачивающегося плеча Криса. Луна превратилась в плоский бумажный диск, блеклый, прилипший к небу.

25

25

Я стоял в коридоре, просто стоял, бессмысленно раззявив рот, и над моей бестолковой башкой маячил громадный овал с надписью: “!!??!!”. Стоял, пока не сообразил, что Мэкки или Конвей могут выйти в любой момент и застукать меня здесь. А потом пошел. Мимо Тайного Места, мимо шипящих мне вслед карточек. Вниз по лестнице. Заметил, что иду медленно и осторожно, как будто мне крепко врезали и теперь что-то дьявольски ноет в теле, только никак не могу понять где.

В фойе было темно, пришлось на ощупь пробираться к выходу. Парадная дверь, казалось, потяжелела, или силы покинули меня, пришлось навалиться плечом и толкать, скользя подошвами по плитке и представляя, как Мэкки ехидно наблюдает за мной сверху. Весь в поту, я вывалился на свежий воздух. Дверь грохнула за спиной. Я не знал другого входа в школу, но мне и не нужно было.

Прикинул, не вызвать ли такси до дома. Но представил, как Мэкки и Конвей выходят и, не найдя меня, воображают, что я сбежал порыдать в подушку, и покраснел. Телефон остался в кармане.

Без двадцати десять, уже почти темно. Зажгли фонари, трава в их свете казалась странно белесой, а меж деревьев мелькали диковинные тени. Я смотрел на абрис парка и видел его глазами выпускника – контуры точнее и резче, потому что вот-вот с небес просыплется нечто невесомое и светлое, навеки скрывая от меня этот вид. Это место будет существовать всегда – для других, но не для меня. Меня уже почти нет.

Я спустился по ступеням – темнота коварно скрывала их высоту – и направился вдоль жилого крыла. Гравий хрустел под ногами, и под этот звук вернулся утренний рефлекс – вертеть головой, не пустил ли садовник собак по следу проникшего в святая святых плебея.

Я все еще выискивал жемчуг в куче дерьма, но не находил. Пытался себя убедить, что если Мэкки прав насчет Конвей – а он, конечно, был прав, у Мэкки на каждого что-то есть, ему не нужно выдумывать, – тогда она только что оказала мне услугу: лучше оттуда, чем туда. Говорил себе, что утром полегчает, когда отдохну и поем, когда не буду измотан до предела. Утром я, наверное, перестану чувствовать себя так, будто нечто бесценное упало мне в ладонь, а его у меня отобрали и вдребезги разбили, прежде чем я успел сжать пальцы.