— Сеанс закончится поздно. Может, будет лучше, если я поеду к папе на автобусе?

— Я приготовлю бутерброды.

— Но все мои вещи у папы. Я ведь теперь там живу.

— Решай сама.

— Может, завтра, мама…

— Но ведь ты можешь жить и со мной. Раньше это у нас получалось.

Туве молчит.

— Я должна умолять тебя, Туве? Ты можешь приехать?

— Пообещай, что ты не будешь пить, если я приеду.

— Что? — возмущается Малин. — Да, я пью иногда, ты это знаешь.

— Ты пьешь слишком много, мама, ты это понимаешь? Ты больна.

Туве заканчивает разговор, а в ушах Малин эхом отдаются ее последние слова. Она не хочет их слышать, мотает головой, словно пытаясь вытряхнуть их из себя, чтобы услышать другой, ласковый голос, зовущий ее в тот мир, где ей не нужно лгать своей дочери в попытке обмануть саму себя.

И она снова видит чудовище, склонившееся над Туве, чтобы убить ее. Оно поворачивается к Малин и шепчет, улыбаясь: «Я дам тебе то, что ты хочешь». В этот момент Форс понимает, что она пьет по уважительной причине, что любой запил бы на ее месте, пережив то, что она, когда жизнь Туве висела на волоске. И Малин создает теорию, оправдывающую предательство, совершенное по отношению к самой большой своей любви. Опьянение — это мир без тайн, без страха, это комната без углов, в которой бродит ласковая черная кошка, никогда не выпускающая когтей.

«Посмотри на меня. Пожалей меня», — шепчет ей внутренний голос. Малин хочется разорвать саму себя на куски, но вместо этого она наливает себе стакан текилы.

Где я?

Форс стоит у дверей полицейского участка и думает, куда ей идти. Она вглядывается в темноту, где мутно-бежевое здание казарм кажется серым и в свете уличных фонарей дождевые капли похожи на осколки мутного стекла. Семь часов. Она задержалась на работе, составляя отчет о поездке на Тенерифе.

Малин достает мобильник и нажимает кнопки.

Он отвечает после третьего сигнала:

— Даниэль Хёгфельдт.

— Малин.