Тяжелее всего было между выходом из больницы и отъездом в университет. Наступила череда длинных пустых дней. Начался сентябрь, и о лете почти ничего не напоминало. Я был подавлен из-за всего, что случилось на Скерре, и, конечно, из-за смерти отца Артэра. И я уже не испытывал такого энтузиазма в связи с тем, что буду учиться в Глазго. Оставалось надеяться, что поездка на материк что-то изменит в моем мироощущении, что я смогу начать жизнь с чистого листа.

Я стал избегать Маршели. Мне казалось, она — часть того, что мне нужно оставить позади, и я жалел, что мы решили снимать комнату на двоих. Об Артэре я старался даже не думать. Если он не смог прийти ко мне в больницу, то и я не буду стремиться с ним встретиться.

В те дни, когда не шел дождь, я совершал долгие прогулки вдоль скал на восточном побережье. Я шел на юг, мимо развалин старой деревни и церкви в Биласклейтере. На длинном серебристом пляже в Толастаде я мог часами сидеть среди дюн и смотреть на море. Там не было почти ни души, кроме редких туристов, приезжавших на выходные с материка; компанию мне составляли тысячи птиц, которые кружили над скалами и ловили рыбу в Минче.

Однажды, когда я вернулся с такой прогулки, тетка сказала мне, что с матерью Артэра случился удар. Тетка считала, что ей не выкарабкаться. И тогда я понял: я не могу больше избегать Артэра. Рука у меня была все еще в гипсе, и я не мог ехать на велосипеде, так что пошел пешком. Путь, в конце которого ждет что-то неприятное, всегда кончается быстро. Спуск с холма к дому Артэра занял совсем немного времени. Теперь то, что я до сих пор не сходил к нему, виделось еще более странным.

Машина мистера Макиннеса стояла на подъездной дороге — там, где он оставил ее, уплывая на Скерр. Стояла как напоминание о том, что он не вернулся. Я постучал в заднюю дверь и стоял на ступенях с колотящимся сердцем. Дверь не открывали, казалось, целую вечность. Наконец Артэр вышел на лестницу. Он был ужасно бледен, похудел, под глазами растеклись черные тени. Мой друг равнодушно смотрел на меня.

— Я слышал про твою маму.

— Заходи, — он придержал дверь, и я вошел на кухню. В доме все еще пахло трубочным табаком — еще одно напоминание о погибшем. В раковине громоздились грязные тарелки. В воздухе повис застоявшийся запах еды.

— Твоя мама… Как она?

— Возможно, ей было бы лучше умереть. У нее парализована половина тела, утрачены многие моторные функции. Говорит она плохо, но врачи считают, что речь может улучшиться… Если она выживет. Они сказали, мне придется кормить ее с ложки, когда она вернется домой.