Нильс опускает лопату. Ярость испарилась, будто ее и не было.

– Я пошел домой, – скучно говорит он и, не сводя глаз с Гуннара, делает шаг в сторону.

– Плевать на планы… – шипит Мартин, – рано, не рано. Ты что, не видишь – он полный псих?

Он пытается встать. Кровь заливает ему лицо.

– Кто-то украл мой клад, – говорит Нильс вяло. – Ты или кто-то другой. Договор теряет силу. Я пошел домой. В Стенвик.

– О’кей, – не глядя на него, произносит Гуннар. – Теряет – значит, теряет. Нет больше договора.

– Я пошел домой, – повторят Нильс.

– Нет.

– Не нет, а да. Я пошел домой.

– Ты отсюда не уйдешь. Никто и не собирался тебя отпускать. Ты что, не понял? Все кончится здесь. На этом самом месте.

– Ну нет. Я пошел домой, – Нильс повторяет эти три слова, как мантру, – и ничего здесь не кончится. Все только начинается…

– Нильс! Ты, должно быть, забыл? Ты же мертв…

Гуннар медленно поднимает тяжелый и острый лом и оглядывается – нет ли случайных свидетелей. С туманом, можно сказать, повезло. Он знал, что будет туман, но не такой, не такой…

– Ты же не можешь идти домой, Нильс… как ты можешь идти домой? Ты же похоронен в Марнесе.

33

33

Герлоф умирал. Умирающим являются мертвецы. Он слышал шаги – скелет воина, павшего в какой-нибудь битве бронзового века, танцевал на берегу. Герлоф закрыл глаза – ему не хотелось смотреть на привидения, но хруст гальки под ногами и скрип песка доносились до него вполне отчетливо.

Он открыл глаза и увидел Эрнста Адольфссона, но Эрнст его не видел… ходил кругами и что-то искал в траве. Должно быть, камни для очередных скульптур. Изо рта его стекала струйка крови.

Герлоф перевел глаза на море – и увидел саму Смерть. Смерть полным курсом приближалась к берегу на черном паруснике с черными парусами. Но хуже и страшнее всего – Элла. Она села рядом, в ночной рубашке, с распущенными волосами, и смотрела на него, смотрела… серьезно, не отрываясь. Не мучай себя, Герлоф, борьба бессмысленна. И Герлоф закрыл глаза – может, и вправду сдаться и уплыть вместе с ней, вместе с Эллой, на черном корабле? Ему очень хотелось спать – спящий человек не замечает ни дождя, ни холода, ни ветра. Он спит. Можно уговорить себя, что он в своей комнате в марнесском доме престарелых. Он и сам не мог объяснить, зачем так отчаянно борется со сном. Смерть не торопилась, и это его раздражало.

Хруст продолжался. Неужели и в самом деле скелеты выходят на берег поплясать осенними ночами? А может, кто-то живой забрел в эту глушь?