– Как ты смеешь?! – воскликнула она со слезами в голосе. – Если ты хотел, чтобы мы расстались, то можно было сказать по-человечески, а не так, по-свински.

– По-свински? – разозлился я. – А сделать из меня посмешище, шута горохового, над которым потешалась вся группа – это по-человечески?!

– Никто из тебя не делал шута, – Милана уже была готова разрыдаться. – Все тебя любят, восхищаются тобой. Для тебя сделали главную роль!

– Главную?! Нет, дорогая моя. Мельгунов всё объяснил – меня снимали на заднем плане, спиной, боком, чтобы смонтировать с крупными планами Северцева. Чтобы он как бы играл главную роль. А я как был никто, так и остался. Моего имени даже в титрах не будет!

– Это неправда! – горячо воскликнула Милана.

– Правда! Я видел афиши, Мельгунов мне их любезно показал! Я вас разоблачил!

Милана вырвалась и убежала, всхлипывая, а я доплёлся до своего столика. Тяжело плюхнувшись в возмущённо скрипнувшее подо мной плетёное кресло, плеснул себе в бокал из первой попавшейся бутылки. Мои соседи удивлённо воззрились на меня, но не стали лезть с расспросами. А я, глупо улыбаясь, опрокинул стопку и стал отбивать ногой ритм мелодии, изображаемой оркестром.

– Наденька, давайте потанцуем, – предложил я.

Я взял её за руку, вывел на середину зала, тесно прижав к себе. Моя партнёрша чувствовала себя неловко, но я старался её расшевелить, шептал ей на ухо смешные словечки, когда отводил на место, поцеловал в щёчку.

Прошло полчаса, Милана не возвращалась. Я подозвал официанта и заплетающим языком попросил принести пару бутылок коньяка. В его взгляде промелькнуло изумление, которое он быстро скрыл, но подчинился. Через некоторое время я встал и, пошатываясь, вышел из зала, отправившись на поиски Миланы, заглянул в женский туалет и поднялся на этаж, где находился её номер. Дверь легко распахнулась – на диване, бледная, как полотно лежала Милана с безвольно повисшей рукой с флакончиком в руках, вокруг были разбросаны пустые коробки. Я быстро набрал номер скорой. На удивление медики приехали почти мгновенно. Когда они клали Милану на носилки, я услышал срывающийся голос Верхоланцева:

– Почему она это сделала? Я же дал ей развод, обещал оставить дом, все деньги. Она бы ни в чем не нуждалась…

– Ты не понял, Дима? Потому что этот говнюк поссорился с ней! – заорал Розенштейн, тыкая в меня толстым пальцем. – Он решил бросить Милану!

– Мы не ссорились, – спокойно возразил я. – Просто серьезно поговорили.

– Ссорились, я сам слышал! – мстительно настаивал продюсер.

– Олег, это – правда? Зачем? Разве она не сказала тебе, что я согласился на развод? Я хотел, чтобы она была счастлива, – начал Верхоланцев упавшим голосом.