– Я отвечу, Давид. Отвечу. И поверь мне, привлеку все свои связи, чтобы ты получил по заслугам.

– Не угрожай мне. Ты что думаешь, вот сидишь передо мной, такой из себя важный, солидный, великий. Дверь ногой в кабинет президента открываешь? Так думаешь? Ты – скоморох балаганный для них. Понял, Дима? Они держат тебя, чтобы публику развлекать, отвлекать от насущных проблем, что называется. Ты – громоотвод, чтобы быдло твои делишки обсасывало со всех сторон, а про других очень важных персон забыло. Но ведь это недолго будет продолжаться. Надоест, другого клоуна найдут.

– А чего ты трясёшься, Давид? Побледнел, руки ходуном ходят, – спокойно произнёс Верхоланцев. – Если я – шут балаганный, тебе бояться нечего.

– Я не трясусь, Дима, не трясусь. Чего мне бояться-то, у меня связи посолиднее твоих.

– Ах, ну да, я вспомнил, ты ж у нас и на нарах посидел уже. За финансовые махинации. Помню, помню. Какие-то там выступления организовывал. С тех пор связи-то остались в тех кругах? Ну-ну, посмотрим, чьи связи круче. Твои али мои. Кстати, Давид, вот что я никак понять не могу. Ну, понятно, Гришка, он хотел тебя и всю твою шарашкину контору ментам сдать. Милана – она случайно оказалась свидетельницей убийства. Но я-то тут при чем? Зачем ты меня убить хотел? При твоей жадности менять режиссёра почти в конце съёмочного периода, это ж расходы какие огроменные? Как же ты так?

– Не собирался я тебя убивать, – буркнул Розенштейн. – Спроси лучше у своего выкормыша, Игорька, зачем ему это понадобилось. Или тебе Верстовский об этом не рассказал?

– Рассказал. Мельгунов сделку заключил с силами Тьмы и ему нужны души людей с особыми способностями. Но что-то не верю я в это. Выдумки репортёра. Утомил я тебя, Давид? Ну, давай, отдохни, подумай на досуге о том, что я тебе сказал. Выстрой линию защиты. Бывай.

Как только Верхоланцев вышел, хлопнув дверью, Розенштейн просеменил к бару. Вытащив бутылку, откупорил и начал жадно пить прямо из горлышка. И вдруг замер. Пугливо обернулся, бутылка выскользнула из его рук и с тихим звоном шлёпнулась на пол, покатилась.

Тонким, мерцающим пунктиром перед ним вырисовывался мертвец с иссиня-бледным лицом, свёрнутой набок челюстью, сквозь оторванный рукав белела кость сломанной руки с капающей на пол кровью. Волоча за собой ногу, он медленно приближался.

– В-в-верстовский, ты же у-у-мер, – заикаясь, просипел продюсер, пятясь.

– Конечно. Но я же обещал к тебе прийти? А свои обещания я выполняю всегда, – отдаваясь гулким эхом, прозвучали слова.

Розенштейн кинулся к двери, подёргал ручку, сотрясаясь всем телом, начал судорожно рыскать по карманам. Держась за сердце, тяжело дыша, поплёлся к столу и оперся о столешницу. И отшатнулся в ужасе – образовав крест, перед ним взвились языки пламени. Огонь мгновенно исчез, словно упал багряный занавес, эффектно открыв взору новый объект.