Наша мать пересидела страшное время на заимке на реке Горюн — у лесничего Фильки. Однажды туда наведался казачий разъезд, но хозяин вовремя обнаружил чужаков и успел спрятать беглянку. Молодцы-казачки перво-наперво очистили его погреб от солений и копчений, потом выдули бочонок кедровой настойки и, загадив светелку, убрались восвояси. Филька все стерпел — ради матери. А иначе подпер бы кольями дверь, заложил узкие оконца и спалил избушку вместе с незваными гостями.

Мать долго не говорила об отце. Я не спрашивал — боялся. До последней минуты упорно надеялся, что папа жив. Уж он-то мне все объяснит, подскажет верный путь, подставит плечо… Давным-давно я не видел его, не получал отеческой помощи и поддержки. В последний раз в жизни я надеялся на кого-то, кроме себя самого.

Об отце спросила Настя. Видно, хотела мне помочь. Мать переменилась в лице, побелела, покачнулась. Я подскочил, придержал ее, обняв за спину. Овладев собой, мать заговорила — медленно, тусклым, безразличным голосом:

— Феде казалось, что ты рядом. А это был соседский парень, который привез его на хутор… — Голос ее прервался. Она глотнула остывшего чая и продолжила: — Я передам тебе последние слова Феди. Он сказал: «Своей смертью умирает лишь один из десяти и-чу. Береги себя, сынок. Ты нужен Гильдии. Береги мать и младшеньких. Больше некому…» Мы долго молчали. Наконец я спросил:

— Как это случилось? Когда?

— Федя умер от ран. Он дрался с синеусской кикиморой… Едва не голыми руками. Наш хозяин после похорон сказал мне, дескать, кикимору кто-то выманил из болота, раздразнил. И, потеряв всякий страх, она пошла искать людей. Ближе всех оказался Федя — проверял силки да капканы…

«Эх, батя, батя… Подставили тебя, свои же и подставили». У меня навернулись слезы. Настя сидела, прижимая к глазам уголок платка. И только мама не проронила ни слезинки — уже выплакала свое.

…Мать возилась с нежданно-негаданно появившейся внучкой и стремительно молодела, скинув за полдня верный десяток лет. Мария Игнатьевна Пришвина в одночасье превратилась в бабу Машу, Анька — в Анюту, а моя жена Настя — в Настеньку.

Вечером пришла с работы Вера, и мы устроили скромное, но все-таки самое настоящее застолье. Как прежде…

За всеми хлопотами и разговорами я забыл, что в стране непорядок, что в любой день в городе может вспыхнуть смута, и нам опять придется бежать, бросив возрожденный из пепла дом. Но я больше не хотел готовиться к худшему. Человек не может беспрерывно думать о плохом — он сойдет с ума или помрет. Он должен раствориться в гуще обычных семейных проблем, горевать из-за маленьких домашних бед, радоваться столь же невеликим успехам…