Политику формируют политики. Об этом я раздумываю всю неделю. Об этом и о Билле Адлере. Два дня назад он снова мне звонил – по забавному стечению, он и Луис. Адлера, в частности, бередило негодование из-за того, что его наконец выпнули из Соединенного Королевства.

– Да брось ты, Билл, не дуйся. Каким бы мелким ни был хер у Америки, эти англичане даже через Атлантику дотянутся его пососать.

– Метко сказано. Я знал, что время против меня, но все-таки как-то надеялся, что ли…

– Плохая форма, даже для экс-агента.

– Не «экс», а уволенного.

– Что «томат», что «формат». Как там Сантьяго?

– Я слышал, летом там солнечно. В самом деле, Дифлорио. Бжезинский не счел бы этот разговор даже вполовину таким интересным, как Киссинджер.

– Может, и нет, но ты ведь слышал? Мы урезаем расходы везде, где только можно. Все, кто ждет, что с их телефонов снимут прослушку, в глухой заднице. Кстати, говоря об урезании расходов, как…

– Как та сломанная пластинка, которую ты все не можешь починить?

– Нервная на ощупь.

– Оно понятно: февраль, блин, на дворе. Если ты еще не обратил внимания. Все нервные.

– Чего ты хочешь, Адлер?

– Откуда у тебя мысли, что я чего-то хочу?

– Или ты, милый, позвонил потому, что тебе одиноко?

– Никогда не встречал в нашей профессии человека, который бы чувствовал себя иначе. Хотя, опять же, Дифлорио, ты ведь…

– Счетовод. Но знаешь, если мы хотим стать друзьями, то тебе в самом деле надо перестать звать меня…

– Счетоводом?

– Нет. Дифлорио.

– Не подольщайся, Дифлорио, тебе это не идет.