В один тусклый и теплый туманный день на исходе ноября, во время того странного междуцарствия во временах года, которое в Америке зовется индейским летом, мистер Бедлоу, по своему обыкновению, отправился в холмы. День уже заканчивался, а он все не возвращался.

Часов в восемь вечера, встревоженные столь долгим его отсутствием, мы уже собирались отправиться на поиски, как вдруг он вернулся. Чувствовал он себя не хуже, чем обычно, но был в состоянии возбуждения, для него редкого. То, что он поведал нам о своей прогулке и событиях, его задержавших, было поистине необычайным.

— Как вы помните, — начал он, — я вышел из Шарлоттсвилля часов в девять утра. Я сразу же отправился к Крутым горам и часов около десяти оказался в узкой долине, в которой никогда раньше не бывал. Я с интересом следовал ее извивам. Картину, которая открывалась моим глазам, вряд ли можно было назвать величественной, но для меня в ней было неоспоримое преимущество — восхитительная унылая пустынность. В этой долине ощущалась какая-то девственная нетронутость, и я невольно подумал, что на этот зеленый дерн и серые каменные россыпи до меня еще не ступала нога человека. Вход в эту долину так хорошо укрыт и настолько труднодоступен, что попасть туда можно только в результате стечения ряда случайностей, и я в самом деле мог быть первым, кто осмелился проникнуть в ее тайные пределы.

На долину вскоре опустился тот особый молочный туман, который бывает только в пору индейского лета, и от этого все вокруг стало еще более смутным и неопределенным. Этот теплый туман был настолько плотным, что порой нельзя было различить очертания предметов даже в десяти ярдах. Долина была чрезвычайно извилиста, а поскольку солнце совершенно погрузилось в непроницаемую пелену, вскоре я потерял всякое представление о том, в какую сторону иду. Тем временем морфин оказал свое обычное действие: каждая мелочь в облике окружающего мира стала казаться мне важной и необыкновенно интересной. В трепете ветки ясеня, в оттенках стебельков травы, в очертаниях трилистника клевера, в жужжании шмеля, в сверкании росинки, в дыхании ветра, в свежих ароматах, доносившихся из леса, — во всем чувствовалась целая вселенная таинственных намеков, все давало пищу для пестрого хоровода причудливых и бессистемных мыслей.

Погруженный в них, я шел несколько часов подряд, а туман становился все гуще, и в конце концов мне пришлось двигаться на ощупь в самом буквальном смысле слова. И тут мною овладела болезненная тревога, дитя нервной нерешительности и робости. Я боялся сделать лишний шаг, опасаясь, что под моими ногами вот-вот разверзнется бездна. Вдобавок мне стали вспоминаться довольно странные истории, которые рассказывают об этих самых Крутых горах, в частности — о каких-то свирепых полудикарях, которые обитают в здешних рощах и пещерах. Тысячи неясных фантомов — еще более тягостных из-за своей неясности — тревожили мой дух и усугубляли овладевшую мной робость.