Он заявил, что вообще не пьет, – хотел вернуться в контору с ясной головой.

– Составлю тебе компанию, – уступил он.

Появился новый кувшин красного вина. Он наполнил бокалы, пока София продолжила наступление:

– Значит, они хорошенькие. Но ведь не только это?

– Нет, в них есть что-то потерянное, и меня это трогает.

– В каком смысле? – спросила она, сделав большой глоток.

Он опустил глаза на свою пиццу, к которой так и не притронулся. Не мог и куска проглотить. Близость Софии. Труп на улице де ля Вут…

– Есть у меня одна теория насчет женской красоты.

– Хо-хо, как интересно…

Она протянула свой бокал, уже пустой.

– Красивым много обещают, и мало-помалу ложь смыкается вокруг них. Пока они маленькие, им говорят, что они принцессы. Когда подрастают, им прочат карьеру манекенщицы. Чуть позже – актрисы. И они потихоньку расслабляются в мире грез. Теряют всякое упорство.

– А мне вот кажется, что нет ничего упорнее начинающей актрисы. Посмотри на свою сестру.

– Забудь про нее. Речь идет только о мечтах. В них не остается никакой силы, чтобы выстоять в настоящей жизни: дерьмовая работа, начальник-садист, жалкая зарплата…

– Я не согласна: многие начинающие модели или актрисы работают в ресторанах или ищут мелкие приработки. В Нью-Йорке…

– Но это всегда временно, в ожидании настоящего контракта.

– К чему ты клонишь?

– Преходящее становится постоянным. Эти так называемые подработки и есть реальность, от которой никуда не деться. Между тем они не получили никакой настоящей подготовки. Ни школы, ни университета, ни стажировок… Они наги и безоружны в борьбе за выживание.

Она снова осушила бокал и сама налила себе еще. На ней был джемпер с V-образным вырезом, темно-синий, очень тонкой выделки. Когда София ставила кувшин, он заметил случайно (если только можно говорить о случайности в том, что женщина решила вам показать) бретельку ее лифчика. И тут же опустил глаза, словно мальчишка, которого поймали с поличным. В глубине души он всегда был уверен, что у Софии нет ни грудей, ни гениталий. Она не была материальным существом.

– Значит, ты хочешь их спасти?

Он насупился: ошибкой было так перед ней открыться. Во всем, что касалось желаний и чувств, он умственно не перерос тринадцатилетнего возраста. И не случайно опыта у него было не больше, чем у подростка.