Никакого ответа.

Морван надвигался на дочь со сжатыми кулаками. Поле страха, которое он создавал вокруг себя, расширялось, как магнитные волны. Гаэль отступила. Лоик застыл. Вот то единственное настоящее чувство, которое ему всегда удавалось вызвать у своих детей: ужас.

– Почем ты сдала информацию?

Гаэль стояла у дивана, по-прежнему не говоря ни слова. Тело ее бросало вызов, но панический огонек в глазах противоречил позе.

– Тупая шлюха, ты ее даже не продала, верно? Ты просто мечтала увидеть, как я полечу вверх тормашками?

Он бросился вперед. В ту же секунду она увернулась, подбежала к балконной двери, распахнула ее и прыгнула. В пустоту.

Рык Морвана превратился в вой:

– НЕТ!

Он кинулся на балкон и не увидел ничего, кроме разодранной листвы, сломанных веток, куска асфальта и машин тремя этажами ниже. На улице раздался визг тормозов и крики прохожих. Старик отпрыгнул назад, словно балюстрада обожгла ему руки, и метнулся к входной двери. Краем сознания заметил Лоика, неподвижного, как чучело животного.

Морван стремительно бросился вниз по лестнице. У него перехватило дыхание. Он слышал, как его ноги глухо топали по красному ковру ступеней. Чувствовал кованое железо перил под рукой. Видел на каждой лестничной площадке спускающуюся вслед за ним кабину сделанного под старину лифта, с решеткой и лаковой деревянной резьбой. Ему по-прежнему было трудно дышать, как будто эта остановка дыхания могла остановить время. Заставить застыть картину, которая только что разорвала ему сердце.

Он едва не разбил первую стеклянную дверь, проскочил холл, распахнул вторую и вырвался наружу. Он ничего не ждал, но знал, что будет кровь, неподвижность, смерть. Но Гаэль, пошатываясь, стояла между двумя неподвижными автомобилями, не видя его, не видя никого, босая, с растрепанными волосами, и, спотыкаясь, пыталась выбраться на тротуар.

Чудо – но не такое уж исключительное: за сорок лет в сыскарском деле Морван раз двадцать слышал о незадачливых самоубийцах, выживших после падения из окна. Конечно же, удар смягчили ветви и листья, сработавшие как предохранительная сетка. А потом крыша одной из машин. Гаэль скатилась на капот и застряла между двумя бамперами, откуда теперь и выбиралась, больше похожая на мертвую, нежели на живую.

Морван кинулся было к ней, но остановился в двух метрах. Пришел ее черед испускать волны – шока, ненависти, безумия. Он посторонился, давая дочери пройти. В несколько секунд он уверился, что у нее нет ни серьезных ранений, ни переломов, – об этом явственно свидетельствовала ее походка, пусть неуверенная. Вокруг девушки собралось кольцо зевак, которое отступало по мере того, как она продвигалась вперед. Морван наконец задышал, бормоча раз за разом «спасибо» и не представляя, кому оно на самом деле адресовано. Все неприятности, которые валились на него в последние дни, как рукой смело. Больше того, он готов был к любым другим: разорение, убийства, тюрьма, лишь бы Гаэль осталась цела.