Имена и лица всплывали с необыкновенной четкостью. Мертвый Сальво в вихре долларов, Мефисто, убитый за правду, которой уже сорок лет, Понтуазо, пытающийся прикончить его по неизвестной причине и взрывающийся в полете, все безымянные раненые, сгоревшие в бидонвиле, облитые керосином. Великим победителем в этой битве стал сам Морван. Его прошлое отныне принадлежало только ему.

Эрван открыл глаза. Падре разжег костер и поставил в очаг кастрюлю без ручек. Теперь он вываливал туда томатный соус из консервной банки. Чистый сюрреализм.

– Что будем есть? – спросил Эрван без всякой иронии.

– Обезьяну. Но придется проварить ее минимум полчаса, чтобы мясо стало мягким.

Морван принялся резать лук. И снова Эрван испытал уверенность: джунгли стали для отца естественной средой обитания. Все ошибались на его счет, приписывая ему сложные честолюбивые устремления и хитроумные расчеты. Макиавелли с площади Бово[82], вот еще. Старик был диким зверем, хищником, который любил одиночество, просторы и сиюминутность животного существования. Выживать – да. Вспоминать – нет.

Главный кашевар задал единственный стóящий вопрос:

– Что ты на самом деле хочешь узнать?

От Эрвана остался только бесплотный голос в темноте, исходящий из-под капюшона:

– Кто убил Катрин Фонтана?

– Я.

Разочарование. Уже давно он догадался, что именно свирепая необузданность отца – та, что отравила жизнь ему, брату, сестре, а главное, матери, – стоила жизни медсестре. Но он предполагал нечто неизбежно более замысловатое.

Словно ощутив его сомнения, Морван продолжил:

– Я был орудием преступления, но задумали его Мэгги и де Пернек. Они использовали мое безумие, чтобы добиться своей цели. – Он подложил в костер еще веток, потом до смешного театральным жестом глянул на свои руки, отливающие алым в отсветах пламени. – Все равно: именно эти грязные лапы убийцы сделали всю работу…

Эрвану захотелось рассмеяться, но голосовые связки болели – слишком много кричал в шахтерском поселке, слишком много грязи в горле, слишком много дыма вдохнул.

– Де Пернек был молодым психиатром, которому нечего было делать в Лонтано, – продолжил Морван. – Я так и не узнал, с какой стати он очутился в этой дыре, но, по-моему, у него уже были проблемы в Бельгии. У него был очень своеобразный подход к профессии. Эффективный, но взамен он ждал оплаты – и не обязательно деньгами: властью, женщинами, кровью. Научные результаты тоже были его целью: мы все служили ему подопытными крысами. Он держал в руках Лонтано: признания жен, которые трахались направо и налево, мужчин, страдающих мегаломанией, угрызения совести или ненависть к черным, невротики всех сортов, психопаты, маньяки… Он собирал откровения каждого, прибегал к легкому шантажу, копил деньги и приобретал немалое влияние. Он контролировал и молодое поколение – особенно «Саламандр», которых снабжал психоделическими наркотиками: изготавливал их он сам в подвалах клиники Стенли и раздавал иногда бесплатно, разыгрывая доброго дядюшку-психиатра и принимая постельные услуги от тех признательных пациенток, которые были согласны их оказать. Но сладкое-то запретный плод. У этого козла встало на Мэгги, а у той в голове был только я…