Шесть утра. Эрван попытался встать, но его зажало между корнями, которые послужили ему постелью – если не считать всепроникающей грязной воды и пуленепробиваемого надувного жилета, который образовал под плащом подобие панциря, вроде как у навозного жука. Наконец после нескольких попыток он умудрился высвободиться из зеленоватой вилки.

Рассветные дожди уже прошли. Если занять правильную позицию, можно высохнуть меньше чем за час. Он снял дождевик, жилет и потянулся. Было почти странно, что после вчерашних катаклизмов солнце вовремя появилось на небе. Свет, запахи, шевеление живности – все было на месте. В очередной раз с первым взмахом ресниц ты видел рождение мира.

Морван поддерживал огонь – такое ощущение, что он так и не дал ему потухнуть.

– Завтрак.

В памяти не сохранилось ни одного сна. Только услышанные накануне слова витали в сознании – признание отца, убийство в тени других убийств, одно безумие манипулирует другим… Морван готовил чиквангу, шарики из маниоки с затхлым запахом экскрементов, которые Эрван уже пробовал на баржах.

– Садись.

Эрван устроился на камне. Поляну пронизывали ослепительные полосы, в которых переплетались все нити лесной жизни: пыль, пыльца, насекомые… Вдали перекрикивались птицы и обезьяны, сливаясь в хор, от которого можно сойти с ума, если прислушаться.

– Я жду окончания истории, – бросил Эрван, отщипывая кусок чикванги и макая его в подогретый вчерашний соус: он и сам стал африканцем.

Морван улыбнулся. Лицо его было расслаблено, – казалось, исповедь принесла ему освобождение. Больше сорока лет он жил с этой тайной, и единственным способом высказаться были тумаки, которыми он осыпал супругу в память о старых добрых временах.

– Больше и рассказывать особо нечего, – ответил он, в свою очередь поднося кусок ко рту. – В ту ночь де Пернек сделал мне укол, и я заснул в машине Мэгги. Так, на заднем сиденье, я и проснулся на следующее утро у самой реки.

– Где именно?

– У де Крефов был лодочный сарай в трех километрах от Лонтано. Именно там Мэгги и де Пернек закрылись, чтобы изувечить тело.

– Мэгги тоже?

– Главным образом Мэгги. Де Пернек был трусливой душонкой. Он не выносил ни физической жестокости, ни вида крови. Могу тебя заверить, что именно она и сделала всю работу. Она втыкала гвозди, осколки стекла, вырвала печень и почки, разрезала вульву. Мэгги во всех подробностях знала, как действует Человек-гвоздь: благодаря мне она, можно сказать, сидела в директорской ложе.

– Ты думаешь… ну… она получила от этого удовольствие?