– Где это?

– Черт побери! А где находится единственное место для таких, как я, и для таких, как он?

– Я понял, – кивнул я, и слезы полились из моих глаз. – Я уже бывал там.

Человек-чудовище грузно зашевелился в исповедальне.

– Теперь все, – вздохнул он. – За эту неделю я причинил боль многим людям. Некоторых убил я, остальных – твой друг. Спроси его. Он обезумел, так же как и я. Когда все кончится и тебя будет допрашивать полиция, вали все на меня. Зачем нужны два чудовища, если достаточно одного? Верно?

Я молчал.

– Говори!

– Да.

– Хорошо. Когда он увидел, что я умираю, действительно умираю в этой могиле, и что он тоже умирает от рака, заразившись от меня, и что игра не стоит свеч, ему хватило порядочности отпустить меня. Студия, которой он правил, я правил, начала буксовать и встала намертво. Нам обоим пришлось запускать ее вновь. И вот теперь, со следующей недели, она заработает в полную силу. Возобнови съемки картины «Мертвец несется вскачь».

– Нет, – прошептал я.

– Черт побери! Да я со смертного одра встану, чтобы придушить тебя. Скажи: «Будет сделано!»

– Будет… сделано, – выдавил я наконец.

– И последнее. То, о чем я уже говорил. Мое предложение. Студия. Если хочешь, она твоя.

– Не надо…

– Других претендентов нет! Не отказывайся так поспешно. Большинство людей бились бы насмерть, лишь бы унаследовать…

– Насмерть, точно. Меня убили бы через месяц: пьяная авария и – смерть.

– Ты не понимаешь. У меня один-единственный сын – ты.

– Мне жаль, что так вышло. Но почему я?

– Потому что ты настоящий, самый что ни на есть чудаковатый гений. Истинный безумец, не подделка. Вроде болтун болтуном, а потом, глядишь, говорит-то дело. И ты ничего не можешь с собой поделать. Все доброе утекает из твоих рук, обращаясь в слова.

– Да, но ведь я не сидел, прижавшись к зеркалу, и не слушал вас годами, как Мэнни.