Гвендолин достала из шкафа холщовую форменную тужурку цвета хаки и осторожно положила ее на стеклянный столик перед камином. Хрустальная пепельница взвизгнула, когда девушка отодвигала ее. А когда Гвен развернула тужурку, я сначала подумал, что она просто сделала это не полностью, и лишь потом сообразил, что не хватает левого рукава целиком. От плеча ткань свисала клочьями. Черные лоскуты походили на грубые шнуры. Это кровь впиталась в разодранную ткань, засохла, да так и не отстиралась до конца. На погонах матово поблескивали три капитанские звездочки.
– Тебе неприятно? – спросила моя собеседница.
– Нет, – сказал я. – Скорее грустно.
Она сняла с себя часы и положила их на стол, примерно там, где заканчивался бы левый рукав, если б он был.
– Дедушка уже с год пробыл на фронте, когда с ним случилось
Должно быть, тот же газ убил моих родителей, подумал я. Но ничего не сказал Гвен, потому что у каждого из нас был свой особый путь в этой истории и потому что, возможно, окончится она для нас по-разному.
– Дедушка рассказал только, что в него попал осколок снаряда. Когда он пришел в сознание, живых вокруг не оставалось. Его солдат или разорвало в клочки, или они лежали вокруг, умирая. Он привстал на колено, но его шатало. Его оторванная рука лежала на земле перед ним. Чуть в стороне валялся револьвер «Уэбли». Знаешь, что ему показалось самым странным?
Я покачал головой.
– Что часы на оторванной руке продолжали идти, – рассказала Гвен.
Я провел рукой по материалу. Грубый, плотно сотканный. Меня тянуло поднять форму перед собой на вытянутых руках, как я поднял платье на Хаф-Груни, но я сдержался.
– А сколько тебе было лет, когда у тебя появились эти часы? – спросил я.
– Десять. А их историю я услышала в пятнадцать. Как он поднял собственную руку, выбрался к путям подвоза, и как его, в конце концов, нашли возле Анкра.
Девушка отложила форму в сторону. На виду оказалась помятая эмблема подразделения в форме звезды – она едва держалась на ткани.
– И он никогда не упоминал те шестнадцать ореховых деревьев? – уточнил я.
– Никогда.
– Странно. Ведь рассказ о них ничем не грозил!
– Ничем. Совершенно безобидная вещь; более того, даже есть в этом какой-то