– Это еще зачем?

– Поймешь потом.

– Это где – в той деревеньке у реки? Чего это ради я соглашусь разгуливать там?

– Только от почты до магазина.

– Я тебе ничего не должна.

– Должна. Должна осознать, откуда я.

– Что, разве не отсюда?

Я притормозил. Заставил себя четко припомнить, что я рассказывал ей о своей жизни и как приукрасил ее. Затем дал задний ход, взял ее за руку и потащил через двор к сеновалу, где пылился дедушкин «Мерседес».

– Узнаешь его? – спросил я.

Гвен прижала палец к крышке багажника и, проведя им по цветочной пыльце, обнажила черный лак. Протерла окошко и заглянула внутрь.

– Это его машина? – уточнила она. – Я видела ее в Норвике, когда хоронили Эйнара.

Я кивнул.

– Никуда нам от этого не деться, Гвен. Ни тебе, ни мне. Он мне никогда не рассказывал ни что был на этих похоронах, ни что…

– Эдуард, – перебила она меня. – Все, ты меня достал уже всеми этими россказнями. Вези меня к поезду.

– Подожди, – сказал я. – Ты же не знаешь, для чего я это рассказываю. Но ты ведь часть этого. Посмотри на дверцу. Этим летом на ней нарисовали свастику, потому что дедушка воевал на Восточном фронте за немцев. Пока я не познакомился с тобой, я был не таким, каким, может быть, тебе представляюсь. Я был нелюдимым. Мой мир кончался у этого забора. И так пока я не встретил тебя.

– А теперь, значит, меня надо таскать с собой в качестве трофея? Чтобы все сказали: «О, а он не такой, как мы думали!»?

– Это не ради меня, просто так будет лучше и для тебя. Без этого как бы не будет полноты картины.

Мы встали возле почты, и вскоре возле «Бристоля» остановились мальчишки на великах. Перегнувшись через рамы, они заговорили о том, во что это встроен спидометр.