– Вот попробуй: «к чертовой матери». «Елки-моталки». «Да катись все к чертовой бабушке».

Она схватила камень и бросила в меня.

– Fuck, катись все к чертовой бабушке. ЧЕРТ! К ЧЕРТОВОЙ МАТЕРИ!

– «Мать твою» тоже неплохо, – добавил я.

Гвен продолжала ругаться по-норвежски и неожиданно рванула на себе блузку. Пуговицы покатились в борозды на земле. Она скинула блузку и принялась ее топтать.

– Черт! Комары! Чешется! – закричала она и стала чесать руку испачканными в земле пальцами так истово, что кожа покраснела. А потом натянула на себя испорченную блузку и зашагала к дому.

Вороны снялись с ветки и улетели. Я принюхался к воздуху. Худшее, что могло сейчас случиться, – это если б пошел дождь. Может быть, Ингве согласится помочь мне выкопать остальную картошку? И еще одна мысль свербила у меня в мозгу. Если б я вернулся на хутор один, то картина, которая открылась бы мне утром, представляла бы собой длинный ряд ящиков с картошкой и отдых под сливовым деревом в компании с Ханне Сульволл.

Картошка уродилась неплохая, хотя за ней неделями не ухаживали. Весна выдалась теплой, и картошка начинала прорастать на свету еще до того, как попадала в землю. Но, казалось, сама земля возмутилась, что хуторянин из Хирифьелля так рискует, и взяла все на себя.

Я пошел к дому. Когда был уже на полпути, увидел идущую навстречу незнакомую тетку. Она чапала в клетчатом переднике, платке и высоких резиновых сапогах – они были ей велики, и голенища хлопали по икрам.

Только когда между нами оставалось метров тридцать, я поверил, что это Гвен. Двадцать метров, пятнадцать… Вроде и она, и не она.

Она надела рабочую одежду Альмы.

Воспоминание стрелой пронеслось у меня в голове. Голос бабушки, внимательный взгляд исподтишка. Но это видение тут же исчезло, словно унесенное порывом ветра, – и вот уже это снова Гвен, в одежде, позволявшей ей нагибаться без того, чтобы где-то давило. Косметика смыта. По пути сюда она плакала, да и теперь все еще всхлипывала, погружая пальцы глубоко в землю и нащупывая картофелины, – в черной одежде, с черными пальцами, и на душе черно.

* * *

– Почему тут зола среди поля? – спросила она.

– Я тут кое-какую мебель сжег, – сказал я, помолчав. – А здесь – чтобы искры не долетали до домов.

Я продолжал возиться с картофелекопалкой. Обернулся, а Гвен нет. Положил на землю вилкообразный ключ и догнал ее, когда она уже ступила на тот мертвый участок, где землю покрывали обугленные головешки и зола. Зато картофельная ботва рядом поднималась куда выше, чем в других местах.