Я надавил на основание собачки. Все четыре ноги у нее подкосились, и она легла на живот. Затем я стал давить слабее спереди, и она подняла голову. Как собака, которая радуется, поняв, что хозяин ведет ее гулять.
– Не надо страшиться этой истории, – сказал я. – Ведь твой дедушка спас мне жизнь.
Мы были уже недалеко от Хаф-Груни. Вокруг камней кипели буруны, скоро будет видно дома. Я все чаще поглядывал на стыки между планками, на дно и борта «
Я рассказал Гвен, что побывал в том лесу. Рассказал о синяках, которые, видимо, Дункан оставил на моем предплечье, когда прижимал меня к телу своей единственной рукой. Она слушала, но смотрела по сторонам, словно все это было уже не важно для нее.
– Почему Эйнар не обратился в полицию? – рассеянно спросила Гвен.
– Вероятно, ему это даже в голову не пришло. Что хорошего могло из этого выйти? Его дочь была мертва. Он знал, что меня ему придется отдать. Что брат навсегда возненавидел его. Он хотел только, чтобы подольше длились эти последние часы.
– Как ты думаешь, они простили друг друга? Эйнар и дедушка?
– Кто знает, – сказал я, пристроив собачку себе на колено. – Давай я погребу?
– Да нет…
Мы замолчали. С неба то валил снег, то сыпал дождь. Море бурлило под килем. Руки Гвен на веслах совсем промокли, кожа вокруг ногтей сморщилась.
– А зачем нам, собственно, плыть на Хаф-Груни? – спросил я. – Что нам там делать?
– Давай побудем там несколько дней, – предложила она. – Ты и я.
– Я не могу, Гвен. Мне надо домой, согнать овец с гор.
Она обернулась к острову, выправила курс и продолжила грести. Лишь поинтересовалась:
– Тогда почему ты сейчас здесь?
Мы же давно расстались друг с другом, подумал я. То, что я отвечу ей сейчас, будет лишь словесной шелухой, в которую будет облечено воспоминание о расставании.
– Потому что эта лодка сделана из грецкого ореха, – сказал я.
Отреагировала девушка странно. Она что, была…