– Должно быть, дело было так, – снова заговорил я и рассказал ей, что когда-то лодка носила имя «Изабель». – Вероятно, она такая неповоротливая из-за того, что шпангоуты сделаны из ореха.

Гвен перестала грести. Переложила весла, чтобы высвободить одну руку, стащила шапочку и вздыбила волосы пальцами.

– Не одни шпангоуты, – сказала она. – Вся лодка сделана из грецкого ореха. Даже банка, на которой ты сидишь. Здесь древесины хватило бы на две лодки, но когда она спущена на воду, этого не видно. Это гениальный обман зрения. Киль сидит очень глубоко. Вероятно, он из массива ореха. Самые плохие части снаружи, на виду, но и они невероятно высокого качества. Толщина досок три дюйма. Это стандартная толщина заготовок для лож охотничьих ружей.

Мы подошли к Хаф-Груни с южной стороны. В поле зрения появились домики на берегу и прибрежная отмель, на которой скапливался пла́вник.

– Когда ты узнала? – спросил я.

– Когда вернулась домой из Франции. Сидела в своем домике и обдумывала происшедшее. Вспомнила, что «Патна» появилась у Эйнара в то же время, когда он начал сколачивать гробы. Лодка для лова сельди должна быть крепкой. Но чтобы такой крепкой… Я спустилась к сараю. Расковыряла деготь. И точно, грецкий орех.

– Ты уверена?

– Обернись, посмотри под банкой.

Я опустился коленом на рыбины и заглянул вниз. На черной доске был расчищен овал до самого дерева. Даже в этом тусклом полусвете мне видно было, что древесина столь же великолепна, что и на диксоновском дробовике. Словно Гвен протерла пальцами запыленное окно, и глазам открылся вид на сказочный замок.

Я вернулся на место. Гвен, нагнувшись, достала что-то с рыбин, а потом снова взялась за весла и подняла их высоко, так что с них капала вода. Мы тихонько покачивались у мелководья перед берегом Хаф-Груни. Я попытался думать, как быть дальше. Есть же у нас какое-то будущее.

– Давай поделим все пополам, – сказал я. – Они выросли на ферме моей бабушки. Так что древесина принадлежит все же моей семье. Но узор на ней принадлежит солдатам.

Гвендолин покачала головой. Лодку снова начало сносить прочь от Хаф-Груни.

– От этого пропасть между нами станет только заметнее, – сказала она. – В глубине души ты и сам это понимаешь. Если б это была обычная лодка, ты поплыл бы в Леруик, добрался паромом до Норвегии и отправился сгонять овец. Мне спешить некуда. Если ты захочешь, я перезимую у тебя. Но деньги всегда будут стоять между нами.

– Так возьми все, – предложил я.

– Теперь легко говорить. Это жалкое корыто стоит целое состояние. На эти деньги можно купить два таких хутора, как твой. Я могу… пусть не достроить Квэркус-Холл, так хотя бы привести в порядок уже построенное. Деньги меняют человека, Эдуард. Ты мне предлагаешь взять все, но ты лжешь себе. Никто так не делает. Даже ты. В глубине души ты считаешь, что все это принадлежит тебе. Твоему роду. Ты будешь следить за тем, как я трачу деньги. Тебе будет казаться, что я растранжириваю твое наследство. Возненавидишь каждую купленную мною сумку. Будешь задаваться вопросом: «Что бы я сделал, если б “Патна” стояла в сарае, когда я туда добрался?»