– Вы были знакомы с Робертом Данцигером?

– Разумеется.

– На почве чего?

– Да он мне раз пятьдесят всякие дела навешивал!

– Как вы относились к этому?

– Прямо тащился от такого его внимания!

– Отвечайте на вопрос серьезно. Как вы относились к тому, что Данцигер по разным поводам допрашивал вас снова и снова?

– А вам бы как такое понравилось?

– Зависит от обстоятельств.

– Верно сказано. Прокурор делает свою работу, ясно. Тут ничего личного. И я против него лично ничего не имел. А что время тратить на болтовню с прокурором жалко – так за это срок не дают.

Брекстон отлично понимал, что вопрос с подковыркой. И отвечал на него даром что не литературным языком, но юридически корректно.

Брекстон на протяжении всей беседы держался весьма дружелюбно. Даже немного по-отечески по отношению ко мне. Видимо, такова была его тактика при общении с полицейскими. Надеть лживую личину симпатии и дружелюбия, установить человеческий контакт. Хоть он и назвал меня разок «козлом», даже это было не больше чем фамильярность, еще один штришок «товарищества».

Однако меня не мог не раздражать его тон – высокомерный, поучающий. Возможно, он ощущал мою неопытность, мою скованность. За свою жизнь Брекстон успел пообщаться с десятками, если не с сотнями полицейских и видел меня насквозь, со всеми моими потугами выглядеть солидным, знающим и проницательным.

– Где вы находились в ночь со вторника на среду, когда был убит Рей Ратлефф?

– На вечеринке в Гроув-Парк. Там было человек двадцать. Хотите знать их имена?

Я положил перед ним лист бумаги и ручку.

Он быстро написал столбик фамилий.

– Еще что? – спросил Брекстон, возвращая листок.

– У меня все. А вы хотите что-нибудь добавить к сказанному?

– Я доволен, что поговорил с вами лично.