– А вы его действительно пришили?

– Нет.

– Клянетесь могилой вашей матери?

– Клянусь могилой моей матери.

– Ну так и я вам признаюсь: прокурора не я убил.

– Вы именно это «признание» желали мне сделать – что вы невиновны?

– Да.

– А почему вы этой чести удостоили именно меня, а не любого другого офицера полиции?

– Чтоб ты, козел, врубился, где находишься. Это Бостон. Край непуганых полицейских.

– Вы хотите сказать, что тут любого... независимо от вины... – поначалу растерялся я. Потом нашелся: – Нет, Харолд, против вас на этот раз улик достаточно. Ничего не подстроено.

Брекстон скептически усмехнулся, наклонился в мою сторону и, звякнув наручниками, поставил подбородок на руки.

– Дай-ка я тебе кое-что расскажу про жизнь, – сказал он доверительным тоном. – Эти крысы не нуждаются в доказательствах. Они улики фабрикуют задним числом.

Мы несколько секунд молча смотрели друг другу в глаза. Если бы не угреватый нос, он мог бы сойти за красавца. Хотя я плохо разбираюсь в мужской красоте, а тем более в красоте афроамериканцев.

– Ладно, заканчивай свою анкету, собаченыш.

Я прекрасно понимал, что «собаченыш» означает не что иное, как «сукин сын».

Однако для типа вроде Брекстона, который вырос и живет в перманентной войне с полицией, этот «собаченыш» был потолком ласкового обращения к собаке-копу. Стало быть, я им – уважаем!

– Вы были в штате Мэн?

– Какого хрена мне делать в тамошних степях?

– Это равнозначно «нет»?

– Равнозначно.