– И за здоровье всех наших слушателей этого вечера! – добавляет он вслух и поднимает стакан, отдавая должное стенам. – Прекрасные ребята! – продолжает он. – И девчата, естественно. Благослови вас всех господь!
А ведь из холла получилась бы отличная мечеть, решает он, вспоминая наставления Мустафы. Двери на улицу нет, одна стена обращена на восток. Все как надо. Поставить небольшую раковину в углу для ритуального омовения, соорудить михраб[113] вместо камина, только в стене, обращенной к Мекке, портик здесь, кафедра – там, плитки с геометрическими узорами и каллиграфической вязью слов, ковер и молельные подстилки на полу, детские рюкзаки вдоль стены, и можно начинать… как у меня получается, Мустафа?
Так и не сводил его в бассейн. Черт. Обещал, что пойдем перед отъездом, но мы оба забыли. Узелок на память: сходить в бассейн сразу после нашего возвращения.
Он находит мюнхенский номер Дины и звонит ей. Как поживает старушка Мо, Дина?
Хорошо, но как поздно? В полночь? В три утра? Разве Сашу это волнует? Откуда ему знать, что я сижу здесь, словно озабоченная мамаша, ожидающая возвращения пятнадцатилетней дочери с ее первого свидания?
Он встает и со стаканом в руке поднимается на чердак, на случай, если Саша все-таки вернулся раньше и теперь спит в импровизированной постели, но он не находит Сашу среди диванных подушек.
Спускается по парадной лестнице, уже совершенно трезвый, одной рукой держа стакан, второй держась за перила. Груда ящиков наблюдает за его осторожным спуском.