— Я читала письмо Уоррена, — коротко бросила Хелен Бентли.

— Так. И там было что-то о ребенке. Больше вы ничего не помните.

— Почему? Там было написано, что они знают. Троянцы знают. О ребенке.

Бумажной салфеткой Ингер Юханна протерла очки. Видимо, салфетка была в масле, потому что, снова надев очки, она увидела комнату как в тумане.

— Хелен, — снова начала она. — Я понимаю, вы не можете рассказать нам, чего хотят эти троянцы. И я вполне уважаю ваше желание сохранить в тайне историю с ребенком, секрет, который, как вы решили, стал им известен, и это заставило вас… запаниковать, лишило способности трезво думать. Но, может быть… может быть… — Она запнулась, поморщилась.

— Ты что-то мудришь, — сказала Ханна.

— Да, наверно. — Ингер Юханна посмотрела на президента. — Может быть, вы автоматически подумали про этот секрет? — быстро сказала она, чтобы не запнуться снова. — Подумали именно про него, потому что он самый скверный? Самый ужасный?

— Я все-таки не понимаю, куда вы клоните, — сказала Хелен Бентли.

Ингер Юханна встала, отошла к мойке. Капнула на линзы очков моющее средство, хорошенько промыла под теплой водой.

— У меня есть еще одна дочка, ей почти одиннадцать, — проговорила она, старательно протирая очки. — Девочка родилась с психическим отклонением, которое мы толком не можем определить. Она — самое мое больное место. Мне все время кажется, что я уделяю ей недостаточно внимания, недостаточно делаю для нее, недостаточно добра к ней. Из-за нее я ужасно уязвима. И вечно корю себя. Стоит мне случайно подслушать разговор о плохом уходе за ребенком, как я автоматически думаю, что речь идет обо мне. Стоит увидеть по телевизору передачу о каком-нибудь чудодейственном способе лечения аутизма, придуманном в США, как я сей же час чувствую себя скверной матерью, которая ничего такого не предпринимает. Передача становится для меня личным обвинением, я не сплю ночами и чувствую себя ужасно.

И Хелен Бентли и Ханна улыбались. Ингер Юханна опять села к столу.

— Вот видите. — Она тоже улыбнулась. — Вы узнаёте себя. Такие уж мы есть. Все. В большей или меньшей степени. И мне кажется, Хелен, вы подумали об этой тайне, потому что она самое слабое ваше место. Но письмо целилось не туда. А во что-то другое. Возможно, в другую тайну. Или в другого ребенка.

— В другого ребенка, — недоуменно повторила президент.

— Да. Вы уверяете, что никто, абсолютно никто, не мог знать о… об этом событии, случившемся давным-давно. Даже ваш муж, как вы говорите. А в таком случае, пожалуй, логично… — Ингер Юханна наклонилась над столом. — Ханна, ты много лет работала следователем. Разве не логично предположить, что, если что-то совершенно невозможно… то… то оно действительно невозможно! И надо искать другое объяснение.