После его вчерашнего вечернего выступления царило напряженное молчание, однако конфликт продолжал углубляться.

Пока что Хелен Бентли ограничилась просмотром открытых источников. Она прекрасно понимала, что рано или поздно будет вынуждена зайти на сайты, которые тотчас поднимут тревогу в Белом доме, но решила повременить с этим насколько возможно. Несколько раз она едва не поддалась искушению послать по хот-мейлу успокаивающее сообщение на приватный почтовый ящик Кристофера. К счастью, все-таки удержалась.

Она еще очень многого не понимала.

Что Уоррен вел двойную игру, само по себе уму непостижимо. Долгая жизнь научила ее, что люди временами совершали диковинные поступки. Если пути Господни неисповедимы, то с путями смертных они не в какое сравнение не идут.

Пассаж о ребенке — вот чего она не могла понять.

В том письме, которое тогда, в далекий-предалекий рассветный час, ей показал Джеффри Хантер, было написано, что они знают. Что троянцам известно о ребенке. Что-то в таком духе. При всем желании точно вспомнить она не могла. Читая письмо, она мгновенно увидела биологическую мать своего ребенка, женщину в красном, под дождем, с широко раскрытыми глазами, в которых была безответная мольба о помощи.

Малышка Рагнхильд попробовала повернуться.

Прелестный ребенок. Светлые пушистые волосы, ослепительно белые зубки, влажный алый ротик. Ресницы длинные, красиво загнутые.

Похожа на Билли.

Хелен Бентли улыбнулась, устроила девочку поудобнее. Удивительное место. Такое тихое. Где-то далеко шумел мир, от которого она спряталась. Здесь же находились пять человек и не лезли друг к дружке с разговорами.

Чудная прислуга сидела у окна. Вязала крючком. Порой громко чмокала губами и смотрела на улицу, на огромный дуб. Потом, словно бы беззвучно призвав себя к порядку, опять принималась за ярко-розовое вязание.

Мать девочки — потрясающая женщина. Слушая ее рассказ об Уоррене, Хелен не могла отделаться от впечатления, что раньше она никогда и никому об этом не говорила. И почему-то у нее возникло ощущение родства судеб. Парадоксально, думала она, ведь ее-то тайной было собственное предательство. А Ингер Юханна однозначно — жертва предательства.

Мы, женщины, и наши окаянные секреты, думала она. Почему все так? Почему мы испытываем стыд — и с поводом, и без повода? Откуда идет это гложущее ощущение вечной вины?

Женщина в инвалидном кресле вообще полная загадка.

Сейчас она сидела по другую сторону кухонного стола, с газетой на коленях и чашкой кофе в руке. Но как будто бы и не читала. Газета развернута на той же странице, что и четверть часа назад.