— Опасность, Джон. Лишь ощущая опасность, ты продолжаешь жить. Только подвергая риску свою жизнь мы можем по достоинству оценить ее. Ты только представь, насколько богаче наши с тобой жизни по сравнению с существованием горожанина, кастрированного цивилизацией, обескровленного обществом и приносимыми им благами.

Там нет жизни, нет опасности, там нечем рисковать, а, следовательно — нет и удовольствия. Мы с тобой, Джон, жертвуем жизнью с такой же легкостью, как и пользуемся ею. И медведь никогда не испытывал такой сладости от бурлящей внутри него жизни, как в тот самый момент, когда пуля пронзила его мозг. Ведь если мы, охотники, переживаем в подобные минуты необыкновенный прилив энергии, то же самое должны чувствовать и наши жертвы. Знаешь, Джон, я действительно люблю тех, кого убиваю. Да-да, их самых, которые убьют меня, если я промедлю, что-то проморгаю, промахнусь. Повторяю, я люблю их. Из меня, наверное, вышел бы самый выдающийся на земле дрессировщик. Я чувствую незримую связь между собой и дикими животными, я способен воспринимать их мысли, эмоции, поддерживать с ними контакт на их же уровне. Не существует такого зверя, которого я не смог бы укротить, или, если хочешь, столь низкого животного уровня, до которого я не был бы способен опуститься, чтобы найти с ним общий язык. Если мне когда-нибудь придет в голову идея подружиться с хищником вместо того, чтобы убивать его… — голос Байрона смягчился, он посмотрел куда-то вдаль, поверх вершин холмов, темнеющих на фоне уже сгустившихся сумерек. Заговорив снова, он отвел от Везерби взгляд и, возможно, обращался теперь уже совсем не к нему, а к кому-то другому.

— Просто я люблю убивать, — сказал Байрон. — Как знать, может, мне понравилось бы, если бы убили меня самого — соответствующим образом, конечно…

Вернулся проводник, волоча за собой самодельную повозку с медвежьей шкурой, и они больше не касались этой темы.

Это была их последняя совместная экспедиция.

* * *

Везерби испытал смутное беспокойство, вспомнив эти донесшиеся из давнего прошлого странные слова. Байрон довольно часто вселял в него тревогу, причем весьма необычного свойства — она была сродни напряжению, которое охватывает человека при неожиданном поведении животного, когда невозможно предсказать, бросится оно на него или убежит прочь. В Байроне вообще оказалось много от зверя. В общем, странный человек…

Везерби не терпелось узнать, изменился ли Байрон за эти годы, и потому с волнением думал о предстоящей встрече. Внезапно Джон спохватился: было уже поздно, а завтра ему рано вставать. Они договорились с Беллом увидеться в восемь утра — не хватало еще проспать! Везерби редко прибегал к помощи будильника или телефона, всегда полагаясь на себя, при необходимости вставать в назначенный час. Не будучи уверенным, что на сей раз ему это удастся, он все же решил улечься спать.