Он довольно долго молчал, и Франка уже собиралась повторить вопрос, а потом вдруг неожиданно сказал:

— Я расстался с Майей. Окончательно и бесповоротно.

— Почему? — спросила Франка и в следующий момент едва не влепила себе пощечину за такую бестактность. Она знала Майю, знала, что она сделала Алану. И Алан знает, что она это знает. «Каким глупым показался ему мой вопрос», — подумала она. Но Алан, помолчав заговорил совершенно спокойно.

— Она еще более испорчена, чем я думал. Она делала куда худшие вещи, чем я мог предполагать. Я тратил время, силы и любовь на обыкновенную… — он не закончил фразу и после паузы сказал: — Собственно, теперь уже все равно.

— Майя молода и легкомысленна, — сказала Франка. — Вероятно, она станет нормальным человеком, когда хорошенько перебесится.

— Не знаю. Честно говоря, я в этом сомневаюсь. Она сегодня кое-что рассказала мне о себе. Любой нормальный человек осудит ее за это. У нее нет морали, Франка, нет, ни в малейшей степени. У нее нет чувства чести, у нее нет гордости, которую обычно теряют вместе с честью. У нее нет моральных границ, она не останавливается ни перед чем. Чувства других людей интересуют ее не больше, чем придорожная пыль. Ей безразличны понятия о чужой собственности, а уж о таких замшелых вещах, как закон и порядок, она и вовсе не имеет понятия. Эти ценности не имеют в ее глазах никакого значения. Это не только юношеское легкомыслие или потребность прожигать жизнь. Это ее характер — безнравственный и бесчестный. Господи, и я любил эту женщину, — Алан говорил тихим надтреснутым голосом. — Я и в самом деле любил эту женщину.

Франка не имела ни малейшего понятия, что мог узнать Алан о Майе, но поняла, что он потрясен до глубины души и находится на грани срыва. Ему было настолько плохо, что он уже не искал утешения и успокоения в алкоголе, ибо в этом случае он до утра осел бы в каком-нибудь кабаке. Франку тронуло его отчаяние, и она сказала:

— Это очень плохо, я знаю. Это очень тяжело вдруг узнать о человеке всю его подноготную. Это не обязательно должно быть что-то драматичное. Думаю, что это всегда тяжело — вдруг заглянуть в самые сокровенные уголки души другого человека. Это знание разрушает иллюзии, уничтожает сотворенный нами образ, и нам бывает трудно с ним примириться. Оно причиняет страдание и лишает опоры.

Он снова повернулся к Франке. Он был очень расстроен и подавлен, но взгляд его оказался неожиданно мягким.

— Да, это так. Мы теряем равновесие, когда нас лишают иллюзий. Возможно, это зависит от того, что в такие моменты оказываются под вопросом наши способности к суждениям. В какой еще сфере мы обманываемся так болезненно? Почему мы раньше не понимали, что происходит? Почему мы были так слепы и глухи?