— Газеты уже пронюхали об этом? — пытаясь отдышаться, спросила Анника.

— Это будет уже слишком. Сомневаюсь, что их это заинтересует. Но расследование, конечно, начнется. Что у тебя с пальцем?

Они стояли у входа в главное полицейское управление в Кунгсхольмене. Анника натянула рукав на кисть.

— Порезалась, когда готовила, — сказала она, чувствуя на себе строгий взгляд Нины и рассеянно оглядывая улицу Шееле.

— На пустяковые порезы не накладывают таких повязок, — усомнилась Нина, опытным взглядом полицейского рассматривая повязку.

Анника опустила глаза на тротуар, прилипшие к асфальту листья, свои туфли и тяжелые ботинки Нины.

— Мы доверяем друг другу или нет? — спросила инспектор Хофман, уступив дорогу женщине с коляской.

— Их было двое, — сказала Анника, когда женщина прошла. — Двое мужчин. Они затащили меня в проулок, когда я возвращалась от тебя позавчера, недалеко от дома, где я живу, в Старом городе. Они порезали мне палец и велели сказать, что я порезалась сама. Если же я проболтаюсь, то в следующий раз… они порежут… моих детей…

Она почувствовала, что ей не хватает воздуха.

Нина взяла Аннику за руку и принялась внимательно рассматривать повязку.

— Чем ты ее вымазала?

— Горчицей. Очень крепкой.

— Тебе, кажется, наложили швы?

— Восемь! Они перерезали мне сухожилие. Одного из них я укусила, и меня ударили по голове, чтобы сделать послушнее.

Нина посмотрела на Аннику потемневшими от бессонницы глазами.

— Я уже тебе это говорила. Будь осторожнее. Не стоит путаться с этими людьми. Подумай о детях.

— Ты принесла фотографии?

Нина поколебалась, потом кивнула.

— Пойдем, — сказала Анника. — Кафе на Хантверкаргатан уже открыто.

Они сели за маленький столик у окна.