Ей было жаль, когда Генриетта так несчастливо погибла. Лучшей жены она не могла бы желать. Но в последние годы все наладилось.

Ночь была тихой, высокие деревья задерживали городской шум. Жить оставалось три минуты. Она выбрала себе палача десять лет назад, когда Мадлен еще была десятилетней девочкой.

В том же возрасте она предала своих отца и братьев.

Теперь Мадлен взрослая женщина, и на ее совести много жизней.

Гила Беркович прислушалась, ожидая звука шагов, но было еще тихо. Только ветер в деревьях и мертвецы под землей. Еле слышные стенания.

– Голодомор, – пробормотала она, плотнее запахивая на себе пальто с белым крестом.

Перед внутренним взглядом потоком пронеслась вереница образов. Иссохшие тела, лица с ввалившимися щеками. Мухи на останках свиньи, а вот ее отец сидит за обеденным столом с серебряной вилкой в руке, и на белой тарелке лежит голубь. Отец ел голубей, а сама она ела траву.

Голодомор был искусственно устроен Сталиным, это организованное массовое убийство унесло жизнь ее матери. Ее похоронили за пределами города, но могилу разрыли голодные толпы – тех, кто умер недавно, можно было съесть.

Нацисты во время войны шили перчатки из человечьей кожи и варили мыло из целого народа, а сейчас эти вещи выставляют в музеях – можно посмотреть на них, заплатив за вход.

Все больное попадает в музеи.

Если она больна, то больны и другие. Она спрашивала себя, случайно ли приехала в Данию, где чаще, чем в других странах, находят забальзамированные естественным образом трупы. Мертвецу просверливали дыру в черепе, чтобы выпустить злых духов, а потом опускали его в болото.

А недалеко от Бабьего Яра есть пещерный монастырь с мумиями монахов, которые затворились в тесных норах, чтобы быть ближе к Богу, и которые лежат теперь в стеклянных витринах, и тела их – как тела маленьких детей. Они покрыты тканью, но скрюченные руки торчат наружу. Иногда какой-нибудь мухе удается забраться под стекло, и она ползает по пальцам, питаясь тем, что осталось. Трупы в темных пещерах – музейный объект, и цена за то, чтобы поплакать над ними, равна цене восковой свечки.

Послышались шаги – медленный, но решительный стук каблуков по камням. Это означало, что жить ей осталось всего пару минут.

– Конец, – по-русски прошептала она. – Иди ко мне.

Она подумала о своем произведении. У нее не было объяснений ни тому, что она сотворила, ни тому, зачем она сотворила. Искусство само творит себя, необъяснимое, изначальное.

Оно – Творение, детская игра, освобожденная от конкретной цели.

Если бы она не видела смерти братьев во рву Бабьего Яра, если бы ее мать осталась жива и не ушла во время великого голода, она никогда не принудила бы двух братьев-казахов убить друг друга голыми руками и не смотрела бы на их схватку, одетая как ее мать, настоящая еврейка.