Она перестала сопротивляться.

– Ты закончил картину? И не сказал мне?

– Зато говорю сейчас. Я не буду говорить писателю, что картина стоит тысячи слов, но тебе нужно ее увидеть.

– Умираю от нетерпения. Но ты выгнал меня из мастерской. Я не знаю, как ты закончил ее, хотя я не позировала тебе много дней. Как ты…

Она замерла в дверях.

Картина стояла на мольберте, лицом к ней, посередине длинного ряда окон, и свет раннего вечера мягко омывал ее.

30

30

Лайла медленно подошла к картине. Она понимала, что искусство субъективно, что оно может и должно отражать видение художника и зрителя.

Поэтому оно живет и меняется, от глаза к глазу, от разума к разуму.

От Джули она научилась узнавать и ценить технику и форму, равновесие или намеренное отсутствие такового.

Но все это мгновенно улетучилось, оставив эмоции. И изумление.

Она не знала, как ему удалось сделать ночное небо таким светящимся, как удалось запечатлеть свет идеально полной луны на фоне темного неба. И как получилось, что костер, казалось, пышет жаром и живет собственной жизнью.

Она не знала, как ему дано видеть ее настолько полной жизни, настолько прекрасной. В полуобороте. Развевающееся красное платье с яркими оборками нижней юбки.

На запястьях звенели браслеты – она почти слышала звон – в ушах сверкали серьги-обручи, волосы словно летели по ветру. Вместо цепочек, в которых она позировала, на ней была подвеска лунного камня. Та, что подарил он. Та, что сейчас была у нее на шее.

Над ее поднятыми руками плавал хрустальный шар, полный света и теней.

Лайла понимала. Это будущее. Она держала в руках будущее.

– Он живой. Я вот-вот закончу этот пируэт.

– Великолепно, Аштон. Просто дух захватывает. Ты сделал из меня красавицу.

– Я пишу то, что вижу. Я видел тебя такой почти с самого начала. Что видишь ты?