– Вы уверены, что помните лицо стрелявшего? – медленно повторила Саша.

– Нет, – призналась Иза и расплакалась. – Я не уверена. Но мне кажется, что это была Люция. Это должна была быть она. Я помню ее лицо. Мне это снится.

Пульс резко подскочил, Иза тяжело дышала. Ее рука лежала рядом с кнопкой вызова.

– Вы уверены, что это был револьвер?

– Прошу оставить меня в покое, – попросила Иза сквозь слезы. – Я не знаю. Теперь я уже ни в чем не уверена.

Саша записала положенное окончание допроса на диктофон, указав время и место записи, и выключила аппарат.

– Отдохните, – сказала она, успокаивая пострадавшую. – Память вернется. Вы вдруг неожиданно увидите лицо этого человека. Главное сейчас – отделить правду от догадок. Спасибо, что ответили искренне. Это очень важно.

Иза смотрела на нее с благодарностью. Она боялась претензий, юридической ответственности. Оказалось, что Саша на ее стороне. Она даже вытащила из коробки салфетку и вытерла ей слезы. Вошел врач, испепелил Сашу взглядом. Сердечный ритм Изы потихоньку нормализовывался.

– Я приду завтра, – бросила Саша на прощание.

Выйдя из лифта, она набрала номер Духновского, но тот не отвечал. Она спустилась в буфет, надела наушники и быстро переписала допрос слово в слово. Возвращаться домой уже не было смысла. Перед тем как забрать дочь из сада, она хотела еще навестить родителей Моники и Пшемека, брата и сестры, которые тогда погибли в один день при невыясненных обстоятельствах. Духу она отправила СМС-сообщение, в котором проинформировала о результатах допроса Изы. Он тут же ответил:

«Не могу сейчас говорить. Ланге вышла. Нарушения в протоколах следствия. Здесь вся прокуратура. Сплонку отстранили. Сейчас, наверное, и меня подвинут. Бухвиц разбил сосуд Шиммельсбуха и гонялся за Сплонкой со скальпелем».

«Что такое сосуд Шиммельсбуха?» – спросила она.

«Не знаю, но ему было, по ходу, лет пятьсот, все это обсуждают. Не приезжай. Иди к ребенку, за грибами, как можно дальше отсюда. Я тут сдурею. Без ответа».

Море сегодня было спокойным. Только у волнореза взбивалась пена. Священник в задумчивости вглядывался в пейзаж. Он не услышал, когда к нему тихо, как кот, подошел викарий и встал рядом.

– Обед остывает, – объявил Гжегож Масальский.

Старонь повернулся к нему и указал на маяк, который был хорошо виден из-за насыпи.

– Я залезал туда в детстве. Мне казалось, что здесь заканчивается мир, – улыбнулся он. – А ты? Кем ты хотел стать?

– Танцором. – Масальский склонил голову.

– Правда?

– Мама записала меня на балет. Я ходил туда только несколько месяцев. Папа стеснялся этого.