Гибсон уже был в часе езды к северу от Атланты, когда по радио объявили, что Бенджамин Ломбард мертв.

Услышав хлопок выстрела в 4 часа 43 минуты утра, агенты Секретной службы ворвались в номер люкс, который снимал Ломбард, и обнаружили там его бездыханное тело. Его срочно доставили в больницу университета Эмори, где и была констатирована смерть. Причиной стал выстрел в голову. Все признаки указывали на самоубийство, но никакого официального заявления на этот счет не последовало. Гибсон посчитал, что было принято разумное решение «не выносить сор из избы».

Не было никакого упоминания об обуви вице-президента, что несколько удивило Вона.

К сожалению – по крайней мере, так сообщили в новостях, – Грейс Ломбард уже покинула их дом в Вирджинии. На эту тему репортеры тут же выдали несколько версий, по большей части сойдясь в том, что для заботливой матери и преданной супруги жестокая судьба дважды уготовила катастрофу. И на фоне таких душещипательных описаний неизменно маячил образ Жаклин Кеннеди…

Гибсон быстро понял, что его совершенно не волнует смерть Ломбарда. Сначала это его удивило, но свою апатию он счел все-таки облегчением. В конце концов, смерть Ломбарда ничего не исправила и ничего не восполнила.

Дорога в Вашингтон занимала обычно десять часов. Гибсон уложился в восемь. Он гнал на большой скорости. В бардачке, словно напоминание о том, что ничего еще не закончено, лежал обернутый в ткань пистолет Билли Каспера. Вон провел с Билли всего пару дней, но проникся к нему добрыми чувствами. Билли сказал, что они связаны через Сюзанну, совершенно не отдавая себе отчет, насколько это верно. После того как все было кончено, Гибсон возвратился в Пенсильванию и прочесал окрестности вокруг заброшенной автозаправки, пока не отыскал Билли. Бросить его там одного… Нет, такой вариант Гибсона никак не устраивал.

Он позвонил Николь и сказал ей, что теперь она может вернуться домой. Голос у нее был напряжен, и когда Вон спросил, можно ли поговорить с Элли, Николь ответила, что дочь спит. Потом наступило молчание. Ему отчаянно хотелось заполнить эту паузу и рассказать ей, что теперь он знает о своем отце все. Что Дюк Вон не покончил с собой. Что он не бросал сына. Гибсон не мог обелить имя отца публично, но зато знал, что отец вернулся к нему. Это не стало для него волшебным эликсиром, не залечило его раны. В жизни так не бывает. Но это все же несколько ослабило тяжесть под сердцем. За последние несколько дней Гибсон несколько раз вспоминал об отце, и эти воспоминания, пусть и окрашенные меланхолией, впервые заставили его улыбнуться. Пусть он и не родился заново, но, по крайней мере, чувствовал себя перезагруженным.