Теперь шум транспорта ближе, громче. Не останавливаться. Я смотрю на зонт – он заполняет поле зрения, защищает меня. Снаружи зонта ничего нет.

Пока он не дергается вбок.

– Ах, извините.

Я вздрагиваю. Что-то – или кто-то – наткнулось на меня, задело зонт. Потом этот кто-то проносится мимо размытым пятном; мелькают голубые джинсы и куртка. Я оборачиваюсь вслед и вижу себя в оконном стекле – спутанные волосы, влажное лицо, клетчатый зонт, выступающий из руки, наподобие гигантского цветка.

А за своим отражением, по ту сторону окна, я вижу эту женщину.

Я около кафе.

Пристально всматриваюсь. Что-то мешает мне. А, это тент нависает над головой. Я зажмуриваюсь, потом вновь открываю глаза.

Входная дверь в пределах досягаемости. Я протягиваю руку, пальцы дрожат. Не успеваю ухватиться за ручку, как дверь распахивается и появляется молодой человек. Узнаю его. Мальчик Такеда.

Уже больше года я не видела его близко, то есть лично, а не через объектив. Он подрос, у него пробиваются темные усы и бородка, но он по-прежнему излучает ту неописуемую добрую детскость, которую я научилась распознавать. Этот невидимый ореол есть у Ливви. И у Итана тоже.

Мальчик, вернее, молодой человек – почему мне никак не запомнить его имя? – придерживает дверь локтем, пропуская меня внутрь. Я замечаю его руки, изящные кисти виолончелиста. Наверное, у меня вид бомжа, и все же он обращается со мной учтиво. Родители воспитали его правильно, как сказала бы БабуляЛиззи. Интересно, узнал ли он меня. Пожалуй, я сама себя едва узнаю.

Прохожу мимо него в кафе. Начинаю припоминать это место. Бывало, я заглядывала сюда по нескольку раз в неделю по утрам, когда не успевала сварить себе кофе дома. Здесь подавали слишком крепкий кофе – полагаю, и сейчас тоже, – однако мне нравилась атмосфера этой кафешки. Потрескавшееся зеркало, на котором маркером писали меню; барная стойка с пятнами, похожими на олимпийские кольца; музыкальный центр, выдающий старые хиты.

– Незатейливая мизансцена, – заметил Эд, когда я в первый раз привела его сюда.

– Нельзя употреблять эти слова в одном словосочетании, – сказала я ему.

– Ну тогда – незатейливо.

И неизменно. Больничная палата сокрушила меня, но здесь другое, знакомое место. Мои ресницы трепещут. Я оглядываю толпу посетителей, изучаю меню, вывешенное над кассовым аппаратом. Чашка кофе теперь стоит два доллара девяносто пять центов. Это на пятьдесят центов больше, чем в последний раз, когда я здесь была. Инфляция – это такая пакость.

Зонтик опускается, задевает мои лодыжки.

Как давно я нигде не бывала! Сколько забытых ощущений – краски, звуки, запахи! Тепло человеческих тел, поп-музыка прошлых десятилетий, жужжание кофемашины. Вся сцена разматывается в замедленном темпе, в золотистом свете. На миг я закрываю глаза, делаю глубокий вдох, вспоминаю.