Если вы выпускаете из рук карандаш, то без разницы, как это описывать: карандаш падает на пол, или пол движется вверх, к карандашу.

Гольц нетерпеливо отмахнулся пальцами измазанной кровью правой руки.

– Таким образом, все люди на Земле, – продолжил Маррити, – проводят всю жизнь, двигаясь с ускорением тридцать два фута в секунду за секунду. Мы бы еще на первом году жизни набирали скорость выше скорости света, если бы это было возможно, но поскольку это нереально, мы вместо этого накапливаем энергию массы. Я израсходовал весь свой импульс силы, когда вырвался из временной последовательности.

«И испытал полное опустошение», – подумал он.

Помолчав несколько секунд, Гольц медленно проговорил:

– Надеюсь, девятнадцать лет спустя Калифорния еще существует. Послушать вас, такой выброс энергии должен был вдребезги разнести континент.

– Это был, как бы сказать… кумулятивный заряд, направленный за пределы наших четырех измерений: если зажечь спичку, чиркнув по картине, картина не пострадает; и я вылетел на нем, как на пушечном ядре, – Маррити нервно усмехнулся. – Швейцария никуда не делась, когда Эйнштейн вернулся в нее после такого же выхода в 1928 году.

Гольц, казалось, забыл про свое огнестрельное ранение.

– Вы вернулись на девятнадцать лет. А как далеко могли бы вернуться?

– Не знаю. Думаю, не дальше 1952 года, когда я родился, если только не удалось бы перескочить на линию жизни матери. – У Маррити заныла нога, и он ерзал на сиденье в поисках более удобного положения. – И конечно, не раньше даты, когда была собрана эта установка: плита Чаплина и сама машинхен. Думаю, Грамотейка собрала машину в 1931 году, а плиту добавила в 50-х.

Радио загудело, голос Раскасса без акцента и обертонов спросил:

– Как вы разобрались с этой вашей машинхен?

Маррити потянулся за микрофоном, но Гольц остановил его, покачав головой.

– Говорите так. Он на самом деле не в эфире, он просто использует динамик.

– Она… – Маррити глубоко дышал, но по-прежнему ощущал внутри себя пустоту. Сделав еще один глубокий вдох, он начал заново: – Кроме всего прочего, она еще и сверхчувствительный вольтметр, который усиливает мельчайшие изменения напряжения. Это десять вращающихся конденсаторов, соединенных последовательно, так что каждый передает напряжение на следующий до уровня, когда можно ощутить ток, если встать босыми ногами на два золотых столбика, торчащих между кирпичами. Они заподлицо с кирпичами и не больше шляпки гвоздя. Это я говорю о Грамотейкином сарае, а сами конденсаторы находятся в большом пыльном стеклянном цилиндре под верстаком, хотя теперь они, наверное, у тех людей! Во всяком случае, в 2005 году он был покрыт пылью, наверное, Лизерль в последний раз протирала его еще в 1987-м. Выглядит он хрупким – кажется, пластины конденсатора подвешены на стеклянных волокнах.