– А теперь Фома, – приказал Стефан.

Джон настроил механизм для лекаря, у которого тряслись руки. Он тоже смотрел очень долго.

– Это Жизнь, – произнес он дрожащим голосом некоторое время спустя. – Это не Преисподняя! Жизнь сотворенная и радеющая – плод трудов Создателя. Они живут, точно так, как мне мечталось. Значит, мои мечты не были греховны. Не были – Господи Боже! – не были грехом!

Он упал на колени и начал исступленно читать «Benedicite omnia opera»[96].

– А теперь я должен посмотреть, как это работает, – заявил оксфордский францисканец, снова двинувшись вперед.

– Унесите это внутрь. Тут слишком много глаз и ушей, – сказал Стефан.

Они тихо прошли обратно по галерее. Под ними в солнечном свете расстилались три английских графства, церковь за церковью, монастырь за монастырем, скит за скитом, а на закатном мелководье высилась громада большого собора.

Когда они снова вернулись к столу, все сели – кроме францисканца, который, как летучая мышь, навис над прибором у окна.

– Понятно! Понятно! – бормотал он себе под нос.

– Нельзя, чтобы он поломал его, – сказал Джон, но аббат смотрел прямо перед собой, как и Рогир из Салерно, и ничего не слышал. Голова брата Фомы лежала на столе, руки его дрожали.

Джон взял кубок с вином.

– В Каире, – аббат говорил точно сам с собой, – мне показали, что человек стоит между двумя Бесконечностями – великого и малого. Так что нет конца – ни жизни, ни…

– А я стою на краю могилы, – фыркнул Рогир Салернский. – Кто меня пожалеет?

– Тише! – воскликнул Фома. – Маленькие создания будут освящены – освящены, чтобы исцелять страждущих по воле Его.

– Что толку? – Иоанн Бургосский утер губы. – Он ведь только показывает образы вещей. Красивые картинки. Я его достал в Гренаде. Мне сказали, что его привезли с Востока.

Рогир из Салерно расхохотался желчным стариковским смехом.

– А что же Мать наша Церковь? Святейшая Мать наша Церковь? Если до ушей Ее дойдет, что мы сунули нос в Ее Преисподнюю без Ее соизволения, куда мы попадем?

– На костер, – сказал аббат монастыря Св. Иллода и, возвысив голос, повторил: – Ты слышал? Рогир Бэкон, ты это слышал?

Францисканец отвернулся от окна и крепче сжал в руках волшебный циркуль.

– Нет, нет! – умолял он. – Но ведь Фалькоди… но ведь наш Фульк, англичанин в сердце, стал Папой. Он разумен, он учен. Он читает то, что я пишу[97]. Фульк этого не допустит!