– Я сделаю чаю, – сказал он.

Пока чайник кипел, я налила горячей воды в липкий тазик для мытья посуды и принялась оттирать грязные кружки и тарелки, покрывавшие все имевшиеся поверхности. Я нарушила тишину плеском воды и звяканьем фарфора. Дэн поднес ко мне молоко, держа так, чтобы я могла его понюхать. Я понюхала и сморщила нос. Он вылил его в мойку – застывшие желтые куски, которые я подогнала к сливному отверстию чайной ложкой. Он разлил по чашкам дымящийся чай, который никто не стал пить. Я вытерла посуду, а Дэн тем временем вынес вонючее мусорное ведро и выставил пустые винные бутылки и пивные банки за заднюю дверь, чтобы их унесли на переработку.

Больше делать было нечего, оставалось ждать. Мы втроем сидели вокруг кухонного стола и молчали, избегая встречаться друг с другом глазами. Когда раздался стук в дверь, все почувствовали облегчение. Дэн вскочил, чтобы открыть, а Лекси впилась в меня свирепым взглядом. Ее гнев заглушал мою печаль.

– Пойду на воздух, – сказала я ей и присоединилась к Дэну в узкой прихожей. Пока он разговаривал с шофером, я стояла, вцепившись сзади в его ремень, чтобы меня не унесло волной горя.

В сверкающем катафалке стоял дубовый гроб и цветы: имя Чарли было выложено белыми гвоздиками. Это дедушка помогал Лекси с организацией похорон. Я подозревала, что он также помог материально, – у нее всегда было плохо с деньгами. Лекси села в машину первой, потом – Дэн, потом – я. Я сидела, уставившись в окно, пока мы совершали медленный переезд, чтобы отдать последнюю дань той, которая была так полна жизни, что я так и не могла до конца поверить в ее смерть. Я смотрела на болтающих и смеющихся людей на улице. Казалось непостижимым, что в их жизни ничего не изменилось. Для них это был просто еще один заурядный день. Я им завидовала.

Небо было похоже на грозный серо-стальной саван с плачущими облаками. Большая толпа людей, одетых в основном в черное, ждала перед дубовыми двойными дверями часовни, люди промокали глаза и сморкались. Все выглядели такими же ошеломленными, какой я себя чувствовала.

Мы подождали в машине, пока все вошли внутрь, а затем распорядитель похорон подошел, чтобы сопроводить и нас в часовню. В тот момент я еще не плакала. Все казалось таким сюрреалистичным. Мы угрюмо прошествовали в крематорий под пение Евы Кэссиди, обещающей голубые небеса. Лекси выбрала песню «Над радугой». Чарли бы скорчила недовольную мину: «Чем не угодила Мадонна?»

Мы сидели на деревянных скамьях, сконструированных так, чтобы делать задницы такими же онемелыми, как сердца. В передней части часовни малиновые бархатные занавеси, отделанные золотом, висели за постаментом, где стоял гроб Чарли. На крышке гроба стояло оправленное в серебряную рамку фото смеющейся Чарли на пляже в Кромере. Я помню, как дедушка ее фотографировал.