Чарльз с первых же слов понял, что перед ним письмо монаха из бенедиктинского монастыря Подлажице, которому легенда приписывает создание «Гигантского кодекса».
Хоть я и верил, что на Страшном суде буду избран среди лучших, я все же любил эту земную жизнь, как в определенной степени люблю и сейчас. А потому, умирая от страха, я дал опрометчивое обещание. Я поклялся вам в тот вечер, что если вы оставите меня в живых, я за одну ночь напишу книгу, какой свет не видывал. В ней я соберу всю мудрость этого мира, ибо вдохновляет меня Бог-Отец, Его Сын в своей вечной славе и Святой Дух. Оставшись один в келье в ту ночь, я долго молил Бога, и Его мать, и всех святых о помощи. Я ничего не ел, я в покаянии стоял на коленях. Они болели, и губы мои пересохли от неустанных молитв. Но часы бежали, а ничего не происходило. Когда мне стало ясно, что я недостоин любви и божественного света, я снова смирился. Поднялся на ноги, разделся донага и совершил то, чего делать не следует, за что мне стыдно, и поэтому теперь я ухожу, чтобы никто не увидел и не узнал меня, особенно же мои братья, доверие которых я обманул дважды. Я плевал на священный крест, мочился в своей келье. Касался своей скверны, пока дрожь от дьявольского удовольствия не охватила меня целиком. Я был готов в тот миг на все. Я пытался найти черную кошку, чтобы поцеловать ее в низ хребта. Но в ту гнусную ночь даже маленькие котята, часто прибегавшие к окну моей кельи, оставили меня.
Хоть я и верил, что на Страшном суде буду избран среди лучших, я все же любил эту земную жизнь, как в определенной степени люблю и сейчас. А потому, умирая от страха, я дал опрометчивое обещание. Я поклялся вам в тот вечер, что если вы оставите меня в живых, я за одну ночь напишу книгу, какой свет не видывал. В ней я соберу всю мудрость этого мира, ибо вдохновляет меня Бог-Отец, Его Сын в своей вечной славе и Святой Дух. Оставшись один в келье в ту ночь, я долго молил Бога, и Его мать, и всех святых о помощи. Я ничего не ел, я в покаянии стоял на коленях. Они болели, и губы мои пересохли от неустанных молитв. Но часы бежали, а ничего не происходило. Когда мне стало ясно, что я недостоин любви и божественного света, я снова смирился. Поднялся на ноги, разделся донага и совершил то, чего делать не следует, за что мне стыдно, и поэтому теперь я ухожу, чтобы никто не увидел и не узнал меня, особенно же мои братья, доверие которых я обманул дважды. Я плевал на священный крест, мочился в своей келье. Касался своей скверны, пока дрожь от дьявольского удовольствия не охватила меня целиком. Я был готов в тот миг на все. Я пытался найти черную кошку, чтобы поцеловать ее в низ хребта. Но в ту гнусную ночь даже маленькие котята, часто прибегавшие к окну моей кельи, оставили меня.