«Убирайся, – сказала я севшим голосом, но решительно. – Моя жизнь – не твое дело, ты не имеешь права мне такое говорить. Убирайся! Не хочу больше тебя видеть!»

Ева выбежала из палаты, оставив меня обезумевшей от горя, прижимающей ладони к пустому животу. Меня задели не столько слова сестры, сколько их честность. Ева всего лишь сказала правду: смерть Бена на моей совести.

В последующие недели сестра пыталась до меня достучаться, но я отказалась с ней разговаривать, и в конце концов она оставила попытки.

– Ты видела, что он такое, – говорю я ей сейчас. – Мне надо было тебя послушаться.

– Ты же его любила, – просто отвечает сестра. – Совсем как мама папу.

Я выпрямляюсь:

– В каком смысле?

Ева молчит, и я вижу – она взвешивает, что мне сказать. Я невольно качаю головой, вдруг поняв то, что отказывалась признавать в детстве:

– Он ее бил, что ли?

Сестра молча кивает.

Я вспоминаю своего красивого, талантливого отца, всегда рассказывавшего мне смешные истории, кружившего меня на руках, даже когда я подросла. Я думаю о нашей матери, вечно молчаливой, отстраненной и холодной. Как я ненавидела ее за то, что она лишила меня отца!

– Она терпела много лет, – произносит Ева. – Однажды после школы я вошла в кухню и увидела, как он ее избивает. Я закричала, чтобы он перестал, а он повернулся и врезал мне наотмашь по лицу.

– Господи, Ева! – Мне становится нехорошо от такой разницы между нашими детскими воспоминаниями.

– Он сам испугался. Долго извинялся, говорил, что не заметил меня, но я видела его глаза перед самым ударом. В ту секунду он меня ненавидел, и я до сих пор считаю, что он мог меня убить. А в маме что-то будто щелкнуло: она велела ему немедленно уйти и не возвращаться, и он ушел без единого слова.

– Да, его не было, когда я вернулась из балетной школы, – соглашаюсь я, вспомнив свое безудержное горе от отсутствия папы.

– Мама пригрозила, что обратится в полицию, если он когда-нибудь покажется рядом. Ей было тяжело лишать нас отца, но она решила, что в первую очередь нас нужно защитить.

– Она мне ничего не рассказывала, – жалуюсь я, сознавая, что попросту не оставила маме такой возможности. Как же я могла настолько неправильно все истолковать! Вот бы мама была еще жива, чтобы я могла все исправить…

Не выдержав, я начинаю плакать.

– Знаю, дорогая, знаю, – приговаривает Ева, поглаживая меня по волосам, как в детстве, а потом обнимает и тоже плачет.