– И?..
– И?..
– Он не преподает химию. И вообще естественные науки. Он не учитель, понимаешь? Они сказали, что он лаборант.
– Он не преподает химию. И вообще естественные науки. Он не учитель, понимаешь? Они сказали, что он лаборант.
Я дернулась всем телом. Стало трудно дышать: не помню я этого, не помню.
Я дернулась всем телом. Стало трудно дышать: не помню я этого, не помню.
– Ты уверена? – спросила я.
– Ты уверена? – спросила я.
Мой ум лихорадочно заработал, пытаясь найти оправдание этой новой лжи. Может, он чувствовал замешательство? Беспокоился, что я начну выпытывать, с чего это он, успешный архитектор, стал простым лаборантом в школе? Неужели он и правда думал, что я настолько примитивна, что стану любить человека только из-за перспективной работы?
Мой ум лихорадочно заработал, пытаясь найти оправдание этой новой лжи. Может, он чувствовал замешательство? Беспокоился, что я начну выпытывать, с чего это он, успешный архитектор, стал простым лаборантом в школе? Неужели он и правда думал, что я настолько примитивна, что стану любить человека только из-за перспективной работы?
Вполне себе оправдание.
Вполне себе оправдание.
– Господи! – сказала я. – Это он из-за меня!
– Господи! – сказала я. – Это он из-за меня!
– Нет! – возразила она. – Ты тут ни при чем.
– Нет! – возразила она. – Ты тут ни при чем.
– Очень даже при чем, – ответила я. – Ему нелегко пришлось, когда он за мной ухаживал. У меня ведь сегодня одно, завтра другое. Кто такое выдержит? Он, наверное, и сам нe знает уже, что правда, а что нет. – Я заплакала. – Это же невыносимо! И даже нашу общую трагедию ему пришлось переживать одному.
– Очень даже при чем, – ответила я. – Ему нелегко пришлось, когда он за мной ухаживал. У меня ведь сегодня одно, завтра другое. Кто такое выдержит? Он, наверное, и сам нe знает уже, что правда, а что нет. – Я заплакала. – Это же невыносимо! И даже нашу общую трагедию ему пришлось переживать одному.
В трубке воцарилось молчание, а затем Клэр спросила:
В трубке воцарилось молчание, а затем Клэр спросила: