Эли отняла ладони от ушей:
– Прости… мне было так больно!
– Ничего.
– Он дорого стоил?
– Да нет.
Эли сняла верхнюю коробку, сунула в нее руку, вытащила несколько купюр и протянула Оскару:
– Держи.
Он взял бумажки, пересчитал. Три по тысяче и две сотенных. С чувством, похожим на страх, он взглянул на коробку, откуда Эли достала деньги.
– Я… Он стоил всего пятьдесят крон.
– Все равно возьми.
– Да ты что… там же только наушники сломались, а они…
– Возьми! Ну пожалуйста…
Оскар заколебался, затем пихнул деньги в карман брюк, пересчитывая их на рекламные листовки. Где-то год работы… двадцать пять тысяч розданных рекламок. Сто пятьдесят часов. Больше. Целое состояние. Купюры похрустывали в кармане.
– Ну спасибо.
Эли кивнула, взяла со стола какой-то спутанный клубок с узелками, – наверное, очередная головоломка. Оскар смотрел на нее, пока она возилась с клубком. Голова опущена, длинные тонкие пальцы скользят по нитям. Он припомнил все, что она ему рассказывала: про папу, тетку в городе, школу, в которую она ходила. Вранье, все вранье!
Переполнявшее его чувство было настолько незнакомым, что он даже сначала не понял, что с ним. Это началось как легкое покалывание, которое становилось все сильнее и наконец острой ледяной дугой поднялось от живота к голове. Он… злился. Не расстроился, не испугался. Разозлился.
Она ведь врала ему, и потом… интересно, где она наворовала эти деньги? У тех, кого?.. Он сжал кулаки, лежавшие на животе, откинулся назад.
– Ты убиваешь людей.